Как незнание действительных обстоятельств отнимает у них силу, так, с другой стороны, совершенно воображаемые обстоятельства могут действовать как реальные, не только в отдельных случаях заблуждения, но и вообще, в течение долгого времени. Если, например, человек убежден, что за каждое благодеяние ему в будущей жизни воздастся сторицей, то такое убеждение имеет для него силу вполне надежного и долгосрочного векселя, и он из эгоизма может раздавать, как, при другом убеждении, из эгоизма брал бы. Он не изменился: velle non discitur. Благодаря этому великому влиянию познания на поступки при неизменности воли, происходит то, что лишь постепенно развивается характер и выступают его различные черты. Поэтому в каждом возрасте жизни он является иным, и после бурной, дикой юности может наступить спокойная и умеренная зрелость. Особенно, злые черты характера с течением времени проявляются все сильнее; иногда же страсти, которым мы отдавались в юности, позднее добровольно обуздываются — только потому, что противоположные мотивы лишь тогда проникают в сознание. Вот почему мы все в начале своей жизни невинны, — это значит только, что ни мы, ни другие не знаем злой стороны нашей собственной природы: лишь мотивами она вызывается, и лишь со временем проникнут мотивы в сознание. Под конец мы узнаем самих себя совершенно другими, чем считали себя a priori, — и часто мы пугаемся тогда самих себя.
Раскаяние никогда не бывает следствием того, что изменилась воля (это невозможно): оно вытекает из того, что изменилось познание. Существенного и подлинного из того, чего я некогда хотел, я должен хотеть еще и теперь, ибо я сам — эта воля, лежащая вне времени и изменения. Я никогда поэтому не могу раскаиваться в том, чего я хотел, — а лишь в том, что я сделал, ибо, руководимый ложными понятиями, я сделал нечто иное сравнительно с тем, что соответствовало моей воле. Убедиться в этом, на основе более правильного познания, — вот что значит раскаяться. Это относится не только к житейской мудрости, к выбору средств и обсуждению соответствия цели с моей действительной волей, — но и к собственно-этическим моментам. Так, например, я мог поступить более эгоистично, чем это свойственно моему характеру, введенный в заблуждение преувеличенными представлениями о нужде, в которой я сам находился, или о коварстве, лживости, злобе других, — или же тем, что я действовал поспешно, не подумав, под влиянием только мотивов наглядных, а не отчетливо познанных in abstracto, под впечатлением минуты и возбужденного им аффекта, — столь силь-
