мание к последним: вот почему при страшной душевной боли мы рвем на себе волосы, бьем себя в грудь, терзаем лицо, мечемся по земле, — все это является в сущности только насильственными средствами для отвлечения от невыносимо-тягостной мысли. Именно потому, что душевное страдание, будучи гораздо сильнее, делает нечувствительным к физической боли, — для человека, пришедшего в отчаяние или удрученного болезненной тоской, очень легко решиться на самоубийство, хотя бы раньше, в спокойном состоянии, он содрогался при мысли об этом. Точно также забота и страсть, т. е., другими словами, игра мыслей, чаще и сильнее истощают тело, чем физические тяготы. Справедливо поэтому говорят Эпиктет: „людей волнуют не самые вещи, а мнения о вещах“ (V) и Сенека: „больше есть вещей, которые нас пугают, чем таких, которые действительно мучат нас, и мы чаще страдаем от воображения, чем от действительности“ (Письмо 5). И метко вышучивал человеческую природу наш Эйленшпигель, который, взбираясь на гору, смеялся, а сходя с нее — плакал. Дети, причинив себе боль, часто плачут не от нее, а от мысли о ней, возбуждаемой чужим соболезнованием. Такая значительная разница в поступках и жизни людей и животных вытекает из различия в способе их познавания. Далее, проявление ясно-очерченного индивидуального характера, который преимущественно отличает человека от животного, обладающего почти исключительно родовым характером, тоже обусловливается выбором между несколькими мотивами, возможным только при посредстве отвлеченных понятий. Ибо только после предварительного выбора, различно слагающиеся у различных индивидуумов решения являются признаками их индивидуального характера, который у каждого иной; между тем поступки животного зависят только от наличности или отсутствия впечатления — и к тому же при условии, что такое впечатление вообще является мотивом для его, животного, породы. Поэтому, наконец, у человека только решение, а не простое желание, служит действительным признаком его характера — как для него самого, так и для других. Решение же становится известным, как для деятеля, так и для других, — только через самый поступок. Желание — это просто лишь необходимое следствие из данного впечатления, все равно — заключается ли последнее во внешнем раздражении, или во внутреннем мимолетном настроении; оно так же непосредственно необходимо и не сопровождается рефлексией, как и поступки животных: оттого оно, как и последние, выражает только родовой характер, а не индивидуальный, т. е. указывает только то,
