Страница:Шопенгауэр. Полное собрание сочинений. Т. I (1910).pdf/513

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Эта страница была вычитана


— 331 —


Однако, мы увидим ниже, что подобная радость, внушаемая столь косвенным сознанием собственного благополучия, очень близко лежит к источнику настоящей, положительной злобы.

То, что всякое счастье имеет лишь отрицательный, а не положительный характер, что поэтому оно не может быть прочным удовлетворением и удовольствием, а всегда освобождает только от какого-нибудь страдания и лишения, за которым должно последовать или новое страдание, или languor, беспредметная тоска и скука, — это находит себе подтверждение и в верном зеркале сущности мира и жизни — в искусстве, особенно в поэзии. Всякое эпическое или драматическое произведение может изображать только борьбу, стремление, битву за счастье, но никогда не самое счастье, постоянное и окончательное. Оно ведет своего героя к цели через тысячи затруднений и опасностей, — но как только она достигнута, занавес быстро опускается. Ибо теперь оставалось бы лишь показать, что сиявшая цель, в которой герой мечтал найти свое счастье, только насмеялась над ним, и что после ее достижения ему не стало лучше прежнего. Так как действительное, постоянное счастье невозможно, то оно и не может быть объектом искусства. Правда, идиллия ставит себе целью изображение именно такого счастья; но ведь мы знаем, что идиллия как такая не может быть выдержана до конца. Непременно становится она под руками поэта эпической, и тогда она являет собою лишь очень незначительный эпос, составленный из маленьких страданий, маленьких радостей и маленьких стремлений, — и это бывает чаще всего; или же она обращается просто в описательную поэзию, изображает красоту природы, т. е., собственно, чистое безвольное познание, которое, конечно, и в действительной жизни представляет единственное, чистое счастье: ему не предшествуют страдания и заботы, за ним не следуют раскаяние, страдание, пустота, пресыщение; но только подобное счастье не может наполнять всю жизнь, а выпадает лишь в ее отдельные мгновения. То, что мы видим в поэзии, находит себе подтверждение и в музыке: в ее мелодии мы ведь признали уже общее выражение сокровенной истории самосознательной воли, тайную жизнь, тоску, горе и радость, приливы и отливы человеческого сердца. Мелодия всегда представляет собою отклонение от основного тона, тысячу странных блужданий вплодь до самого болезненного диссонанса, после чего она возвращается, наконец, к тонике, которая выражает удовлетворение и успокоение воли, но с которой больше нечего делать, — и если продолжить ее дальше, то воз-