дился от первых юношеских грез, вникнул в собственный и чужой опыт, всмотрелся в жизнь, оглянулся на историю минувших времен и своего столетия, наконец, изучил произведения великих поэтов, — тот, если только его суждения не изуродовал какой-нибудь неизгладимый предрассудок, несомненно должен признать, что наш человеческий мир — царство случайности и заблуждения, которые беспощадно распоряжаются в нем — и в крупном, и в мелочах; а рядом с ними подымают свои бичи еще и глупость и злоба, и в результате все лучшее с трудом пролагает себе путь, благородное и мудрое очень редко достигает проявления, очень редко находит себе влияние и внемлющих, между тем как нелепое и извращенное в сфере мысли, плоское и безвкусное в сфере искусства, злое и коварное в сфере поступков захватывают действительное господство, нарушаемое изредка и ненадолго; наоборот, выдающееся представляет собою в каждой области исключение, один случай из миллиона, и потому если оно выразилось в долговечном творении, то последнее, пережив ненависть своих современников, стоит одиноко, и его берегут как некий метеор, явившийся из иного миропорядка, чем царящий здесь.
Что же касается жизни отдельной личности, то история каждой жизни — это история страданий, ибо жизненный путь каждого обыкновенно представляет собою сплошной ряд крупных и мелких невзгод; правда, всякий из нас, по возможности скрывает их, зная, что другие редко отнесутся к нему с участием и состраданием, а напротив, почти всегда испытают удовольствие при мысли о бедствиях, которые их самих в данный момент пощадили; но вероятно никогда ни один человек, в конце своей жизни, если только он разумен и искренен, не пожелает еще раз пережить ее: гораздо охотнее изберет он полное небытие. Содержание всемирно-знаменитого монолога в Гамлете в сущности сводится к следующему: наше положение так горестно, что решительно надо было бы ему предпочесть совершенное небытие; и если бы самоубийство действительно сулило нам его, так что перед нами в полном смысле слова предстояла бы альтернатива «быть или не быть», то его следовало бы избрать безусловно, как в высшей степени желательное завершение (a consummation devoutly to be wish’d); но какой-то голос говорит нам, что это не так, что в этом не конец, что смерть не абсолютное уничтожение. В таком же смысле сказал еще отец истории[1] (и в этом он с тех пор едва ли был опроверг-
- ↑ Геродот, VII, 46.
