аров, — на обязанности этих господ, раз они придерживаются своей теории, лежало конечно выступить против такого пагубного лжеучения и отвратительной ереси и отвергнуть их самым основательным образом; они должны были это сделать тем более, что в том же самом томе, где помещено мое рассуждение (Основные проблемы этики), в конкурсном сочинении о фундаменте морали, я так неопровержимо и ясно показал всю необоснованность и несостоятельность Кантова практического разума с его категорическим императивом, который эти господа под именем «нравственного закона» все еще употребляют в качестве краеугольного камня своей плоской этической системы, — что ни один человек, у кого есть хоть искра ума, если он читал это, уже не может более верить в такую фикцию. — «Но уж это-то они конечно сделали!» — Как же!.. нет, они боятся ступить на гололедицу. Молчать, набрать в рот воды — в этом весь их талант и единственное средство против гения, разума и серьезной истины. Ни в одном из появившихся, начиная с 1841 г., продуктов их бесполезного многописания не упомянуто ни слова о моей Этике, хотя она бесспорно самое важное, что появилось в области морали за последние 60 лет; и до того велик их страх предо мною и моею истиной, что ни в одной из литературных газет, издаваемых университетами или академиями, моя книга даже не названа. Zitto, zitto — лишь бы только публика ничего не заметила: в этом была и будет вся их политика. Конечно, в основе такой хитрой тактики лежит инстинкт самосохранения, ибо разве не должна философия, бескорыстно стремящаяся к истине, среди системок, сочиненных для тысячи корыстных видов людьми, которые призваны для этого за свою благонамеренность, — разве не должна она играть роли железного горшка среди глиняных? Их жалкий страх перед моими сочинениями — это страх перед истиной. И действительно, уже, например, одно это учение о безусловной необходимости всех волевых актов находится в кричащем противоречии со всеми утверждениями излюбленной бабьей философии, выкроенной по жидовскому аршину, — что́, впрочем, нисколько этой строго доказанной истины не колеблет: напротив, как надежнаая опора и мерило, как истинное δος μοι που στω, она доказывает ничтожество всей этой бабьей философии и необходимость совершенно другого, несравненно более глубокого взгляда на сущность мира и человека, — все равно, совместится ли он с полномочиями профессоров философии или нет.
