чего, и был бы задержан только процесс, каким воля отпечатлевается в жизни.
Таким образом, истинная благость помыслов, бескорыстная добродетель и чистое благородство вытекают не из отвлеченного познания, но все-таки из познания — непосредственного и интуитивного, которого никаким размышлением нельзя ни приобрести, ни избыть, которое, именно ввиду того, что оно не абстрактно, не может быть передаваемо другим людям, а должно для каждого возникать самостоятельно, и поэтому находит свое настоящее, адекватное выражение не в словах, а исключительно в делах, в поступках, в жизни человека. Мы, ищущие здесь для добродетели теорию и обязанные поэтому отвлеченно выразить также и сущность лежащего в ее основе познания, сумеем однако представить в таком выражении не самое это познание, а лишь понятие его, — причем мы будем исходить все-таки из поступков, в которых исключительно оно, познание, проявляется, и мы сошлемся на них, как на единственно-адекватное выражение его; это выражение мы только уясним и истолкуем, т. е. мы выразим в абстрактной форме, что́ собственно при этом происходит.
Но прежде чем, в противоположность описанной злобе, говорить об истинной доброте, нам необходимо, как промежуточной ступени, коснуться простого отрицания злобы, т. е. справедливости. Что такое право и неправда, об этом достаточно сказано выше и потому мы может ограничиться здесь немногими словами. Кто добровольно признает и соблюдает чисто-моральную границу между неправдой и правом даже там, где ее не охраняет ни государство, ни какая-нибудь другая власть, кто, значит, согласно нашему объяснению, в утверждении своей собственной воли никогда не доходит до отрицания воли, проявляющейся в другом индивидууме, — тот справедлив. Он не будет, следовательно, ради умножения собственных благ причинять страдания другим, — иначе говоря, он не станет совершать преступлений, будет уважать чужие права, чужую собственность. Мы видим, таким образом, что для справедливого человека, в противоположность злому, principium individuationis уже не является абсолютной преградой, что он не утверждает, как злой, только своего собственного проявления воли, отрицая все остальные, что другие не служат для него пустыми призраками, сущность которых совершенно отлична от его собственной: нет, своим поведением он свидетельствует, что свою сущность, т. е. волю к жизни как вещь в себе, он узнает и в чужом проявлении, данном ему лишь в качестве представления, т. е. узнает в нем самого се-
