ниям, для того чтобы облегчить чужие страдания. Он постигает, что различие между ним и другими, которое для злого представляется такой страшной бездной, существует только в преходящем и призрачном явлении; он познает непосредственно и без силлогизмов, что в себе его собственного явления есть и в себе чужого явления, а именно — та воля к жизни, которая составляет сущность каждой вещи и живет во всем; он познает, что это распространяется даже и на животных и на всю природу, — вот почему он не станет мучить ни одного животного[1].
Он не может безучастно видеть лишения других, в то время как его самого окружают избыток и излишества, — как не станет никто терпеть в течение целого дня голод, для того чтобы завтра иметь больше, чем нужно. Ибо для того, кто совершает подвиги любви, прозрачной стала пелена Майи, и мираж principii individuationis рассеялся перед ним. Себя, свою личность, свою волю узнает он в каждом существе, — следовательно, и в страждущем. Для него исчезло то заблуждение, в силу которого воля к жизни, не узнавая самой себя, здесь, в одном индивидууме, вкушает мимолетные и призрачные наслаждения, а зато там, в другом индивидууме, переносит страдания и нужду, и таким образом муку причиняет и муку терпит, не сознавая, что она, подобно Фиесту, жадно пожирает собственную плоть, — и затем здесь ропщет на незаслуженное страдание, а там грешит, не боясь Немезиды; и все это лишь потому, что она не узнает себя в чужом проявлении и не видит вечного правосудия, — одержимая principio individuationis, т. е. тем способом познания, где царит закон основания. Исцелиться от этого призрака и ослепления Майи, и творить дела любви — это одно и то же. Но последнее — неизбежный симптом истинного познания.
- ↑ Право человека на жизнь и силы животных основывается на следующем: так как вместе с ясностью сознания равномерно усиливается и страдание, то боль, которую причиняет животному смерть или работа, еще не равна той боли, которую испытывал бы человек от одного только лишения мяса или сил животного; поэтому человек в утверждении своего существования может доходить до отрицания существования животного, и воля к жизни, взятая в целом, терпит от этого меньший урон, чем если бы происходило обратное. Это определяет в то же время и границу, до которой человек имеет право доходить в своем пользовании силами животных, но которая часто нарушается, особенно по отношению к рабочему скоту и гончим собакам, — против чего главным образом и направлена деятельность обществ покровительства животным. Это право, по моему мнению, не распространяется и на вивисекцию — в особенности высших животных. Напротив, для насекомого смерть еще не так мучительна, как для человека его укушение. Индусы этого не понимают.
