людей, отрекшихся от самих себя, святых, как скверно они по большей части ни написаны и как ни переплетаются они с предрассудками и нелепостью, все же, благодаря значительности содержания, в этом отношении несравненно поучительнее и важнее, чем даже Плутарх и Ливий.
Для того чтобы лучше и полнее уразуметь то, что́ мы в отвлеченности и общности своего изложения назвали отрицанием воли к жизни, было бы очень полезно вникнуть в нравственные заповеди, которые даны были в этом смысле и людьми, этого духа исполненными; из них между прочим будет видно, как старо наше воззрение, при всей новизне его чисто-философской оболочки. Ближе всего находится к нам христианство; его этика всецело проникнута указанным духом и ведет не только к высшим степеням человеколюбия, но и к отречению; хотя эта последняя сторона в виде очень явного зародыша проступает уже и в апостольских писаниях, но вполне развита она и explicite выражена только позднее. Мы находим у апостолов такие заветы: любовь к ближнему, равносильную любви к самому себе, благотворительность, воздаяние за ненависть любовью и добром, терпение, кротость, перенесение всевозможных обид без противления, умеренность в пище ради подавления похоти и — для того, кто может вместить — совершенное отречение от половой любви. Мы видим уже здесь первые ступени аскетизма, или истинного отрицания воли, — это последнее выражение означает то самое, что Евангелия характеризуют словами «отвергнуться себя» и «взять крест свой» (Матф. 16, 24, 25; Марк 8, 34, 35; Лука 9, 23, 24; 14, 26, 27, 33). Это аскетическое направление вскоре стало развиваться все более и более и создало подвижников, анахоретов и монашество, — явление, источник которого сам по себе был чист и свят, но именно потому совершенно непосилен для большинства людей: вот отчего он мог в дальнейшем породить только лицемерие и гнусность, ибо abusus optimi pessimus. В последующем развитии христианства это аскетическое зерно достигло полного расцвета в произведениях христианских святых и мистиков. Они, наряду с чистой любовью, проповедуют также полную резиньяцию, добровольную и безусловную нищету, истинную безмятежность, совершенное равнодушие ко всему мирскому, смерть для собственной воли и возрождение в Боге, полное забвение собственной личности и погружение в созерцание Бога. Все это полно изложено у Фенелона, в его «Explication des maximes des Saints sur la vie intérieure». Нигде однако дух христианства в этом своем развитии не выражен так полно и мощно, как в произведениях немецких мистиков, — у Мей-
