стера Экгарта и в заслуженно-знаменитой книге «Немецкая теология», о которой Лютер в своем предисловии к ней говорит, что ни одна книга, кроме Библии и Августина, не просветили его так хорошо о Боге, Христе и человеке (несмотря на это, подлинный и неискаженный текст ее мы получили лишь в 1851 году, в штутгартском издании Пфейфера). Преподанные в ней заповеди и поучения составляют самое полное, проникнутое глубочайшим внутренним убеждением описание того, что́ я охарактеризовал как отрицание воли к жизни. Там, следовательно, надо ознакомиться с ним, прежде чем отворачиваться от него с иудейско-протестантской самоуверенностью. В том же прекрасном духе написано, хотя по достоинству и не совсем равно названному произведению, Таулерово «Подражание бедной жизни Христа» вместе с его «Medulla animae». На мой взгляд, учения этих настоящих христианских мистиков так относятся к учениям Нового Завета, как спирт к вину. Или: то, что в Новом Завете проглядывает как бы сквозь дымку и туман, в творениях мистиков выступает перед нами без оболочки, во всей чистоте и ясности. Наконец, можно видеть в Новом Завете первое, а в мистиках второе таинство — σμικρα και μεγαλα μυστηρια.
Но еще более развитым, многостороннее выраженным и живее изложенным, чем это могло быть в христианской церкви и западном мире, встречаем мы то, что́ я назвал отрицанием воли к жизни, — в древнейших памятниках санскритского языка. То, что это важное нравственное воззрение на жизнь могло достигнуть здесь еще более глубокого развития и более определенной формулировки, вероятно надо приписать главным образом тому, что оно не было здесь ограничено совершенно чуждым ему элементом, каким в христианстве является иудейское вероучение, к которому возвышенный Основатель нашей религии, отчасти сознательно, а отчасти, может быть, и бессознательно для самого себя, по необходимости должен был приспособляться, — почему христианство и состоит из двух очень разнородных элементов: из них чисто-этический я назвал бы христианским преимущественно, даже исключительно, и отделил бы его от иудейского догматизма, уже существовавшего прежде. Если часто, особенно в наше время, высказываются опасения, как бы прекрасная и благородная религия Христа не пришла когда-нибудь в совершенный упадок, то я объяснил бы это единственно тем, что она состоит не из одного простого, а из двух, первоначально разнородных элементов, соединившихся между собою только в силу исторических событий неодинаковое сродство их, этих элементов, с наступающим
