ры после игры, как сброшенные поутру маскарадные костюмы, тревожившие и манившие нас в ночь карнавала. Жизнь и ее образы носятся теперь перед ним как мимолетные видения, подобно легким утренним грезам человека, наполовину проснувшегося, — грезам, сквозь которые уже просвечивает действительность и которые не могут больше обманывать: и как они, так испаряются наконец и эти видения, без насильственного перехода. Эти соображения поясняют нам, в каком смысле г-жа Гюйон так часто говорит в конце своей автобиографии: «мне все безразлично, я не могу ничего больше желать: я часто не знаю, существую я или нет». Для того чтобы показать, как, после умерщвления воли, смерть тела (которое есть ведь только проявление воли и оттого с уничтожением последней теряет всякое значение) — как она уже не может иметь в себе ничего горького, а напротив желанна, — да будет мне позволено привести собственные слова этой святой подвижницы, хотя период их и неизящен: «Midi de la gloire; jour оù il n’у а plus de nuit; vie qui ne craint plus la mort, dans la mort même: parceque la mort a vaincu la mort et que celui qui a souffert la première mort, ne goutera plus la seconde mort» (Vie de Mad. de Guion, т. 2, стр. 13)[1].
Впрочем, мы не должны думать, что когда в результате познания, сделавшегося квиетивом, однажды возникнет отрицание воли к жизни, то оно уже больше не станет колебаться и на нем можно успокоиться, как на приобретенном достоянии. Напротив, его надо постоянной борьбою завоевывать всё сызнова и сызнова. Ибо тело — это сама воля, только в форме объектности, или в качестве явления в мире как представлении; оттого до тех пор, покуда живет тело, воля к жизни еще сполна существует как возможность, вечно стремясь претвориться в действительность и снова возгореться всем своим пламенем. Поэтому, в жизни святых покой и блаженство составляют лишь цвет, вырастающий из постоянной победы над волей; а почвой, которая его создает, является беспрерывная борьба с волей к жизни: ибо долговечного покоя никто не может иметь на земле. Поэтому, история внутренней жизни святых исполнена душевной борьбы, искушений и исчезновения благодати, т. е. того способа познания, который, обессиливая все мотивы, как всеобщий квиетив укрощает всякое хотение, дает глубочайший мир и раскрывает
- ↑ „Полдень славы; день, где нет больше ночи; жизнь, которая уже больше не боится смерти, в самой смерти: ибо смерть победила смерть, и тот, кто перенес первую смерть, уже не испытает второй смерти“.
