дверь к свободе. Поэтому, также, те, кто однажды достиг отрицания воли, должны прилагать все усилия, для того чтобы удержаться на этом пути; прибегая ко всякого рода насильственным лишениям, они ведут подвижнический, строгий образ жизни, ищут всяческих неудобств, — и все это для того, чтобы укрощать постоянно воскресающую волю. Поэтому, наконец, возникает у таких людей (ибо они познали уже цену искупления) — тягостная забота об удержании достигнутого блага; отсюда их угрызения совести при каждом невинном удовольствии или при малейшем возбуждении тщеславия, которое и здесь умирает последним, — самая неодолимая, самая деятельная и самая нелепая из всех человеческих склонностей.
Под термином аскетизм, который я уже так часто употреблял, я, в более тесном смысле, разумею именно это преднамеренное сокрушение воли посредством отказа от приятного и стремления к неприятному, добровольно избранную жизнь покаяния и самобичевания ради полного умерщвления воли.
Если мы видим, таким образом, что даже те, кто достиг уже отрицания воли, для того чтобы на нем удержаться, предаются аскетизму, то и страдание вообще, как оно посылается судьбою, служит вторым путем (δευτερος πλους)[1] к этому отрицанию; мы можем принять даже, что большинство достигает последнего только на этом, втором пути и что чаще всего ведет к полной резиньяции лично испытанное, а не познанное только страдание,— она, резиньяция, нередко наступает лишь тогда, когда близка смерть. Ибо для того чтобы прийти к отрицанию воли, только для немногих достаточно одного познания, которое, прозревая в principium individuationis, сначала порождает совершенную благость помыслов и общую любовь к человеку и, наконец, заставляет все страдания мира признать своими собственными. Даже и у того, кто приближается к этому пункту, удовлетворительное самочувствие, очарование минуты, приманка надежды и постоянно готовое вернуться угождение воле, т. е. утехе, почти всегда служат упорным препятствием к отрицанию воли и вечным соблазном к новому утверждению ее: вот почему все такие приманки и олицетворяются в этом отношении — в дьяволе. Таким образом, воля по большей части должна быть сломлена величайшим личным страданием, прежде чем наступит ее самоотрицание. И тогда мы видим, как человек, пройдя всю лестницу возрастающих угнетений, доведенный, несмотря на сильнейшее сопротивление, до край-
- ↑ О „δευτερος πλους“ см. у Stob. Floril, Vol. 2, р. 374.
