врагам — даже тем, из-за кого невинно пострадали, и прощают не только на словах и из лицемерной боязни перед судьями преисподней, а на самом деле и с полной задушевностью, и совсем не жаждут мести. Мало того: страдание и смерть в конце концов становится для них желанными, ибо наступило отрицание воли к жизни: они часто отвергают предлагаемое спасение, умирают охотно, блаженно, спокойно. В безмерности страдания открылась для них последняя тайна жизни — то, что зло и злоба, страдание и ненависть, мученик и мучитель, как ни различны они для познания, следующего закону основания, — сами в себе одно и то же, проявление той единой воли к жизни, которая в principio individuationis объективирует свой внутренний раскол с самой собою; они в полной мере познали обе стороны — злобу и зло и, увидев наконец тождество обеих, отвергают их обе зараз, отрицают волю к жизни. А в каких именно мифах и догматах они отдают своему разуму отчет об этом интуитивном и непосредственном познании и о своем обращении, — это, как я уже сказал, совершенно безразлично.
Свидетелем такого нравственного переворота несомненно был Матвей Клаудиус, — когда он писал свое замечательное произведение в «Wandsbecker Boten» (ч. I, стр. 115) под заглавием «История обращения» (имя рек)»: оно кончается следующими словами: «Образ мыслей человека может переходить с одной точки окружности на противоположную и затем возвращаться к прежней, если обстоятельства очертят ему такую дугу. И эти перемены не служат чем-то великим и интересным у человека. Но та поразительная, кафолическая, трансцендентальная перемена, когда вся окружность бесповоротно разрывается и все законы психологии оказываются пустыми и вздорными, когда с человека совлекается, или, по крайней мере, выворачивается наизнанку, кожа и у него как бы спадает пелена с глаз, — это такая вещь, что всякий, кто хоть несколько чует в себе свое дыхание, покидает отца и мать, если он может услышать и узнать об этом что-нибудь достоверное».
Близость смерти и отчаяние не являются, впрочем, необходимым условием для такого очищения страданием. И без них великое несчастие и горе может насильно раскрыть глаза на разлад воли к жизни с самой собою и показать тщету всякого стремления. Поэтому, и бывали часто примеры, что люди, которые вели очень бурную жизнь в вихре страстей — цари, герои, рыцари счастья — внезапно изменялись, впадали в резиньяцию и покаяние, становились отшельниками и монахами. Сюда относятся
