отрицанием воли, оно, напротив — феномен могучего утверждения ее. Ибо сущность отрицания состоит в том, что человек отвергает не муки жизни, а наслаждения. Самоубийца хочет жизни и не доволен только условиями, при которых она ему дана. Поэтому он отказывается вовсе не от воли к жизни, а только от самой жизни, разрушая ее отдельное проявление. Он хочет жизни, хочет ненарушимого бытия и утверждения тела, — но сплетение обстоятельств этого не допускает, и пред ним восстает великое страдание. Самая воля к жизни чувствует себя в этом отдельном проявления настолько затрудненной, что не может развить своего стремления. Поэтому она избирает решение сообразно своей внутренней сущности, которая лежит вне форм закона основания и для которой, вследствие этого, безразлично всякое отдельное явление, так как она сама остается неприкосновенным для всякого возникновения и уничтожения и составляет сердцевину жизни всех вещей. Ибо та твердая, внутренняя уверенность, в силу которой мы все живем без постоянного страха смерти, — уверенность, что для воли никогда не замедлит ее проявление, служит опорой и для акта самоубийства. Таким образом, воля к жизни одинаково проявляется как в этом самоумерщвлении (Шива), так и в отраде самосохранения (Вишна), так и в сладострастии рождения (Брама). Таков внутренний смысл единства Тримурти, которым является всякий человек сполна, хотя во времени оно подымает то одну, то другую из своих трех голов.
Самоубийство относится к отрицанию воли, как отдельная вещь к идее: самоубийца отрекается только от индивидуума, а не от вида. Мы уже видели выше, что так как воле к жизни всегда обеспечена жизнь, а существенным признаком последней служит страдание, то самоубийство, добровольное разрушение одного частного явления, не затрагивающее вещи в себе, которая остается незыблемой, как незыблема радуга несмотря на быструю смену своих мимолетных носителей-капель, — самоубийство представляет собою совершенно бесплодный и безумный поступок. Но кроме того, оно — шедевр Майи, как самое вопиющее выражение разлада, противоречия воли к жизни с самой собою. Как это противоречие мы встречали уже среди низших проявлений воли, где оно выражалось в беспрестанной борьбе всех обнаружений сил природы и всех органических индивидуумов — борьбе из-за материи, времени и пространства; как оно с ужасающей явственностью все более и более выступало на восходящих ступенях объективации воли, — так, наконец, на высшей ступени, которая есть идея человека, оно достигает особой энер-
