лом аскетизма, и обычным самоубийством с отчаяния, конечно существуют различные промежуточные ступени и сплетения — объяснить их нелегко; но в человеческой душе есть такие глубины, темные бездны и извилины, которые в высшей степени трудно осветить и распутать.
Могут, пожалуй, признать всю нашу, теперь законченную характеристику отрицания воли несовместимою с прежним доказательством того, что необходимость столь же присуща мотивации, как и всякому другому виду закона основания, и что в силу нее мотивы, как и все причины, являются только случайными причинами, по поводу которых (характер в данном случае) раскрывает свою сущность и проявляет ее с необходимостью закона природы, — отчего мы выше и отвергли совершенно свободу воли как liberum arbitrium indifferentiae. Нисколько не отказываясь от этого взгляда, я здесь даже напоминаю о нем. В действительности истинная свобода, т. е. независимость от закона основания, свойственна только воле как вещи в себе, а не ее проявлению, характерной формой которого всюду служит закон основания, стихия необходимости. Но единственный случай, где эта свобода может непосредственно обнаружиться и в явлении, это когда она тому, что является, полагает конец, и так как при этом явление (поскольку оно — звено в цепи причин), живое тело, продолжает все-таки существовать во времени, которое содержит в себе только явления, то воля, раскрывающаяся в этом явлении, становится с ним тогда в противоречие, отрицая то, что оно, явление, выражает. При таком положении вещей гениталии, например, как возможность полового инстинкта, существуют и нормальны, и тем не менее даже в глубине души нет охоты к половому удовлетворению; и все тело составляет только видимое выражение воли к жизни, между тем как соответствующие этой воле мотивы уже не действуют; мало того, даже распадение тела, конец индивидуума и, значит, величайшая задержка естественной воли, — отрадно и желанно. Противоречие между нашими утверждениями о необходимости определения воли мотивами, сообразно характеру, с одной стороны, и о возможности совершенного упразднения воли, отнимающего у мотивов всякую силу, с другой стороны, — это противоречие является лишь воспроизведением в философской рефлексии того описанного только что реального противоречия, которое вытекает из непосредственного вторжения чуждой всякой необходимости свободы воли в
