Как злоба прекрасно уживается с разумом — и страшна именно в соединении с ним, точно также и благородство может иногда быть связано с неразумием. Сюда относится, например, поступок Кориолана, который в течение стольких лет напрягал свои силы, чтобы добиться отомщения римлянам; когда же наступил для него час мести, он дал умягчить себя молениями сената и слезами матери и супруги, отказался от столь долго и с таким трудом подготовлявшейся мести и, навлекши на себя этим справедливое негодование Вольсков, умер за тех самых римлян, неблагодарность которых он познал и которых так напряженно хотел наказать. — Замечу, наконец, ради полноты, что разум может уживаться даже с нелепостью. Таковы те случаи, когда отправляются от глупой максимы, но проводят ее последовательно. Пример такого рода представляет принцесса Изабелла, дочь Филиппа II, которая дала обет не надевать чистой рубашки, пока не будет завоевано Остэнде, — и соблюла его в течение трех лет. Вообще, такой характер носят всякие обеты, ибо их источник лежит в недостатке усмотрения связи вещей по закону основания, т. е. в глупости; тем не менее исполнение их разумно, коль скоро рассудок имел однажды глупость дать их.
Соответственно сказанному, мы видим, что писатели до-кантовской эпохи противопоставляют совесть, как седалище моральных побуждений, разуму: так Руссо говорит в четвертой книге Эмиля: „разум обманывает нас, но совесть — никогда“ и несколько далее: „нельзя объяснять результатами нашей природы непосредственное начало совести, независящее от разума“. Дальше: „мои естественные чувства говорили в пользу общего интереса, мой разум относил все ко мне… Хорошо проповедовать обоснование добродетели одним разумом, но какой мы дадим этому прочный базис?“ — В Rêveries du promeneur, prom. 4 он говорит: „при всех затруднительных вопросах морали я скорее мог найти решение при помощи совести, нежели при свете разума“. — Равным образом уже Аристотель решительно заявляет
и внешним врагам. Таким образом, его проблема была вовсе не этической, т. е. не спрашивала, должен ли государь, как человек, желать этого или нет, — а чисто политической, т. е. спрашивала, как он должен поступать, если он этого желает. И вот относительно этого-то Макиавелли и дает руководство, подобно тому как пишут руководства для шахматной игры, от которых конечно было бы нелепо требовать ответа на вопрос, морально ли вообще играть в шахматы. Вменять в вину Макиавелли безнравственность его сочинения то же самое, что обвинять учителя фехтования за то, то он не открывает своего курса моральной лекцией против убийства и смертельных ударов.
