первой книги, что, по моему, стоическая этика была первоначально ничем иным, как проповедью разумной жизни в этом смысле. Ее же неоднократно прославляет и Гораций, в очень многих местах. Сюда относится и его Nil admirari, равно как и дельфийское Μηδεν αγαν. Переводить Nil admirari — „ничему не удивляться“ совершенно неверно. Это горациевское изречение имеет в виду не столько теорию, сколько практику, и означает собственно следующее: „не цени ничего безусловно, ничем не очаровывайся, не верь, что обладание чем-либо может доставить счастье: всякое несказанное влечение есть только дразнящая химера, от которой просветленное познание может избавить так же хорошо — и даже легче, как и достигнутое обладание“. В таком же смысле употребляет слово „admirari“ Цицерон, De divinatione, II, 2. Итак, то, что имеет к виду Гораций, есть αϑαμβια и ακαταπληξις, а также αϑαυμασια, которую уже Демокрит прославлял как высшее благо (см. Clem. Alex., Strom. II, 21, ср. у Страбона, I, 98 и 105). — Собственно о добродетели и пороке при таком разумном поведении нет речи, но это практическое употребление разума придает реальность действительному преимуществу человека перед животным, и только в таком смысле можно говорить здесь о достоинстве человека.
Во всех указанных и вообще мыслимых случаях различие между разумным и неразумным способом действия сводится к тому, являются ли мотивами поступков отвлеченные понятия или наглядные представления. Поэтому объяснение, данное мною разуму, вполне отвечает словоупотреблению всех времен и народов, которое в свою очередь не есть что-то случайное и произвольное, а проистекло из сознаваемого каждым человеком различия между разными духовными способностями, — это сознание и выражается в речи, хотя, конечно, и не доводится до ясности отвлеченного определения. Ведь наши предки создавали слова не как пустые формы безо всякого определенного смысла, с тем чтобы грядущие через сотни лет философы определяли, что под ними следует разуметь: нет, они обозначали ими вполне определенные понятия. Следовательно, слова не стоят вне власти и закона, и придавать им иной смысл, чем какой они имели раньше, значит злоупотреблять ими, значит вводить распущенность, при которой каждый может употреблять любое слово в любом смысле и породить этим безграничное смешение языков. Уже Локк обстоятельно показал, что большинство разногласий в философии происходит вследствие неверного употребления слов. Для иллюстрации достаточно взглянуть на позорное злоупотребление, кото-
