видимости, обладал слабой восприимчивостью к прекрасному, да и к тому же, вероятно, никогда не имел случая видеть значительное произведение искусства, и который, наконец, совершенно не знал, кажется, о своем исполине-собрате Гёте (его одного во всем столетии и изо всей нации можно поставить наряду с Кантом), — надо, говорю я, удивляться, что при всем этом Кант мог снискать себе великую и непреходящую заслугу перед философским анализом искусства и прекрасного. Эта заслуга состоит в том, что хотя раньше высказывалось много верных замечаний о прекрасном и икусстве, однако все мыслители рассматривали вопрос с эмпирической точки зрения и, опираясь на факты, исследовали, какое свойство отличает объект, называемый прекрасным, от других объектов того же рода. Этим путем достигали сперва совершенно частных положений, а затем — более общих. Старались отделить подлинно-прекрасное в искусстве от неподлинного и отыскать признаки этой подлинности, которые бы затем, в свою очередь, тоже могли служить правилами. Что нравится, как прекрасное, и что нет, чему, значит, надо подражать, к чему стремиться, чего избегать, каких правил, хотя бы отрицательных, держаться — короче, каковы средства возбуждения эстетического удовольствия, т. е. каковы условия его, лежащие в объекте, — вот почти единственная тема таких исследований об искусстве. Этот путь проложил Аристотель, и по нему шли и в новейшее время Гом, Бэрк, Винкельман, Лессинг, Гердер и др. Правда, всеобщность найденных эстетических положений приводила под конец и к субъекту; исследователи постигали, что, если бы изучить надлежащим образом действие, производимое красотой в субъекте, то можно было бы определить a priori и лежащую в объекте его причину, — а это одно возвело бы такие исследования на степень научной достоверности. Вот почему от времени до времени и появлялись психологические разборы красоты; в особенности же построил с этой целью общую эстетику всего прекрасного Александр Баумгартен, причем он исходил из понятия совершенства чувственного, т. т. наглядного познания. Но, установив это понятие, он тотчас же кончает с субъективной частью и переходит к объективной и связанным с нею практическим вопросам. — На долю же Канта и здесь выпала заслуга произвести серьезное и глубокое исследование самого возбуждения, вследствие которого мы именуем вызывающий его объект прекрасным, — дабы по возможности открыть его элементы и условия в нашем духе. Поэтому его исследование приняло всецело субъективное направление. Этот путь очевидно был верным: ибо если
