которых определяются целью и понятием о ней. Этой аналогии достаточно, чтобы сделать для нас постижимой гармонию частей организмов по отношению к целому и даже указать нить для их исследования: но ее совсем нельзя возводить в действительный принцип объяснения происхождения и бытия этих тел. Ибо необходимость так понимать их имеет субъективное происхождение. Так приблизительно резюмировал бы я это учение Канта. В главном он дает его уже в Крит. чист. раз. стр. 692—702; V, 720—730. Однако в уразумении и этой истины Кант имел славного предшественника в лице Давида Юма, который так же резко оспаривал допущение указанной аналогии во второй части своих „Диалогов о естественной религии“. Главная разница между юмовской критикой этого допущения и кантовской заключается в том, что Юм критиковал его в качестве эмпирического, а Кант в качестве априорного. Оба правы, и их соображения взаимно дополняют друг друга. Впрочем, сущность кантовского учения об этом высказана уже в комментарии Симплиция к Физике Аристотеля: „их заблуждение возникло из того, что они думали, будто все совершающееся ради известной цели происходит в силу намерения и разумности, — между тем они видели, что в природе бывает не так“ (Schol. in Arist. ex. edit. Berol. p. 354). Кант вполне прав: после того как было показано, что к бытию природы, как такой, в ее целом, нельзя применять понятия о причине и действии, — надо было показать и то, что, согласно ее характеру, ее нельзя мыслить и как действие какой-либо причины, руководствующейся мотивами (т. е. понятиями о цели). При великой иллюзорности физикотеологического доказательства, которое даже Вольтер считал неопровержимым, в высшей степени важно было показать, что субъективная сторона нашего познания, к которой Кант отнес пространство, время и причинность, простирается и на наше понимание тел природы, и поэтому испытываемая нами необходимость мыслить их возникшими в результате предварительного замысла, из понятий о цели, т. е. так, как если бы представление о них предшествовало их бытию, — эта необходимость столь же субъективна, как и интуиция кажущегося нам столь объективным пространства; следовательно, она не может иметь значения объективной истины. Кантовское объяснение дела, — если оставить в стороне утомительную многоречивость и повторения, — превосходно. Он справедливо утверждает, что из одних механических причин, под которыми он разумеет непреднамеренное и закономерное действие всех общих сил природы, мы никогда не сумеем объяснить свойства органических тел. Тем не ме-
