карета стояла на весьма почтительномъ отдаленіи отъ мѣста дѣйствія, такъ что я весьма удивилась, когда нѣсколько всадниковъ отдѣлились отъ группы генераловъ и всего état-major, — и направились въ мою сторону, имѣя во главѣ своей, тогда еще бѣлаго какъ снѣгъ, главнокомандующаго Сакена. Они подъѣхали къ каретѣ и Сакенъ протянулъ мнѣ руку въ открытое окно кареты и осыпалъ меня привѣтствіями и любезностями, поцѣловалъ мою руку и сказалъ на прощанье: «Soyez tranquille, ma chère Анна Петровна, je ferai pour vous tout ce qui sera en mon pouvoir». (Будьте покойны, моя милая Анна Петровна, я сдѣлаю для васъ все, что отъ меня будетъ зависѣть).
Мнѣ сдѣлалось такъ отрадно и весело, что я просила моихъ дамъ уѣхать, чтобы дома подумать о лестномъ обѣщаніи въ ожиданіи бала. Я обѣщала имъ повезти ихъ на настоящій смотръ и маневры.
Въ этотъ-же день приѣхалъ императоръ и обѣдалъ со свитою главнокомандующаго и прочими генералами у дворянства.
Вечеромъ приготовили балъ въ залѣ собранія.
Мы съ сестрою переѣхали въ городской домъ нашихъ хозяевъ и провели весь день тихо и мирно вдвоемъ. Кернъ обѣдалъ тамъ-же и возвратился довольно поздно въ очень радостномъ расположеніи духа, и началъ меня, всегда лѣнивую, торопить туалетомъ, говоря, что я и то опоздала, что не хорошо приѣхать на балъ позже императора. При этомъ разсказалъ утѣшительное извѣстіе о своемъ свиданіи съ царемъ и нѣкотораго рода примиреніи.
«За обѣдомъ, сказалъ онъ, императоръ не говорилъ со мною, но по временамъ смотрѣлъ на меня. Я былъ ни живъ, ни мертвъ, думая, что все еще состою подъ гнѣвомъ его! Послѣ обѣда началъ онъ подходить то въ тому, то къ другому — и вдругъ подошелъ во мнѣ! «Здравствуйте! жена ваша здѣсь? Она будетъ на балѣ, надѣюсь?»
На это Кернъ, натурально, заявилъ свою горячую признательность за вниманіе, сказалъ, что я непремѣнно буду и приѣхалъ меня торопитъ.
Я всегда имѣла странную особенность: какъ-бы ни желала куда-нибудь ѣхать, особенно на балы, — которые я очень любила, когда настанетъ минута отправляться, меня одолѣвала робость
