мнѣ низенькій солдатикъ, съ выраженіемъ на лицѣ неизъяснимой доброты. По обыкновенію я поставилъ табуретъ противъ двери, а онъ поставилъ на него большую муравленую чашку, взялъ со стола оловянную кружку съ водою, назначенною мнѣ съ кускомъ чернаго хлѣба для пищи и, снимая съ плечъ тиковый мой халатъ, наброшенный въ накидку, тихонько посовѣтовалъ мнѣ поставить табуретъ у печки, говоря, что тамъ будетъ теплѣе. Не понимая степени его участія, я приставилъ табуретъ къ печкѣ, онъ передвинулъ его въ уголъ, куда взоръ часового не могъ достигнуть, потому что уголъ выходящей печки заслонялъ насъ совершенно.
— Посмотрите на себя, на что вы похожи, ваше высокоблагородіе, началъ онъ едва слышнымъ шопотомъ, намыливая мнѣ лѣвую руку. — «Вамъ скучно... Попросите книгъ»...
«Да развѣ можно?
— Другіе читаютъ, почему-жъ вамъ не можно?...
«Кто подлѣ меня сидятъ?»... рѣшился я спросить его.
— Бестужевъ, отвѣчалъ онъ.
«А подлѣ него и далѣе?
— Одоевскій и Рылѣевъ.
«Не можешь ли ты отнести записки въ брату?
— Пожалуй, можно. Но за это нашего брата гоняютъ сквозь строй...
Я содрогнулся своей преступной мысли... Что за безцѣнный русскій народъ!... Я готовъ былъ упасть на колѣни предъ однимъ изъ ничтожныхъ существъ русскаго добраго элемента. Изъ записокъ Сильвіо Пелико, я зналъ, какъ тюремщикъ, простодушный австріецъ, нѣжный отецъ семейства, не хотѣлъ принять срочной работы шерстяного чулка безъ нѣсколькихъ недовязанныхъ рядовъ и на замѣчаніе Сильвіо Пелико, что онъ можетъ ослѣпнуть, если его заставятъ довязывать чулокъ въ потемкахъ, тотъ со слезами на глазахъ, вздыхая возражалъ: «Да!... это очень можетъ случиться, но вы должны исполнять заданный урокъ... а я — свою обязанность...» Я не рѣшился воспользоваться добротою, безкорыстною въ полномъ смыслѣ, потому что я ничѣмъ не могъ заплатить солдатику за услуту, когда онъ рисковалъ, можетъ быть, жизнію. Когда привезли поляковъ — они его не пощадили... Пойманный — онъ былъ наказанъ и умеръ подъ палками.
