лымъ климатамъ; и теперь, когда мнѣ уже 50 лѣтъ, я могу утвердительно сказать, что на югѣ мнѣ лучше жить и я страдаю тамъ менѣе, чѣмъ на сѣверѣ. Бабушка моя баловала меня до невѣроятной степени; мнѣ ни въ чемъ не было отказа; несмотря на это, я былъ ребенкомъ кроткимъ и добронравнымъ, и только, когда тревожили меня во время занятій, становился недотрогою (мимозою), что отчасти сохранилось и до нынѣ. Однимъ изъ любимыхъ моихъ занятій было ползать по полу, рисуя мѣломъ деревья и церкви. Я былъ весьма набоженъ и обряды богослуженія, въ особенности въ дни торжественныхъ праздниковъ, наполняли душу мою живѣйшимъ поэтическимъ восторгомъ. Выучась читать чрезвычайно рано, я нерѣдко приводилъ въ умиленіе мою бабку и ея сверстницъ чтеніемъ священныхъ книгъ. Музыкальная способность выражалась въ это время страстію къ колокольному звону (трезвону); я жадно вслушивался въ эти рѣзкіе звуки, и умѣлъ на двухъ мѣдныхъ тазахъ ловко подражать звонарямъ. Въ случаѣ болѣзни приносили малые колокола въ комнаты для моей забавы. Съ самамго малолѣтства я уже былъ слабонервнымъ; и такъ какъ за нѣсколько дней до кончины бабки приложили ей пластырь отвратительнаго запаха, то меня никакой силой не могли принудить войти къ ней, и я не присутствовалъ при ея кончинѣ, несмотря на то, что я очень любилъ ее. Нѣсколько забавныхъ анекдотовъ я могъ бы привести здѣсь, хотя воспоминаніе объ этой эпохѣ не совсѣмъ ясно въ памяти моей, но считаю ихъ излишними, ибо они не имѣютъ прямого отношенія къ моей артистической жизни, притомъ я отнюдь не желаю подражать г-ну женевскому философу.
Послѣ кончины бабки моей, образъ моей жизни нѣсколько измѣнился. Матушка баловала меня менѣе, и старалась даже приучать меня къ свѣжему воздуху, но эти попытки по большей части оставались безъ успѣха. Кромѣ сестры, годомъ меня моложе, и моей няни, вскорѣ взяли другую няню, вдову землемѣра, по имени Ирину Ѳедоровну Мѣшкову, съ дочерью, нѣсколько постарше меня. Эта няня была женщина простая и чрезвы-
