Около половины сентября 1827 г. насъ четверыхъ: Барятинскаго, Горбачевскаго, меня и брата свели вмѣстѣ, заковали въ ножныя желѣза и съ фельдъегеремъ отправили въ Сибирь.
Радость наша, когда мы увидѣли свѣтъ Божій и могли свободно говорить, была такъ велика, что мы превратились въ ребятъ: мы болтали безъ умолку, обнимались, смѣялись и готовы были дѣлать разныя глупости. Это состояніе духа не оставляло долго насъ въ дорогѣ, такъ что тѣ, кто насъ видѣлъ, почитали сумасшедшими, и это мнимое наше несчастье было передано нашимъ товарищамъ, ѣхавшимъ вслѣдъ за нами.
Фельдъегерь, везшій насъ (Черновъ), было существо гнусное, который изъ корыстолюбія, чтобъ не отдавать прогоновъ, гдѣ ихъ у него требовали, или гдѣ онъ подозрѣвалъ, что ихъ потребуютъ, загонялъ лошадей, — а вы знаете, загнать курьерскихъ лошадей нелегко, и для этого онъ гналъ и въ хвостъ, и въ голову, и часто наша жизнь висѣла на волоскѣ. Припомните, что мы отправились въ самую распутицу, по сквернѣйшей ярославской дорогѣ, мощеной бревнами, истомленные тюремною жизнью и едва держась на тряской телѣжкѣ, и притомъ закованные. Кормилъ онъ насъ однимъ молокомъ и простоквашей, нигдѣ не останавливался для отдыха, такъ что мы наконецъ потребовали отъ него,чтобъ онъ намъ показалъ инструкцію, и ежели въ ней нѣтъ ему положительнаго приказанія убить насъ, то мы будемъ на него жаловаться въ первомъ городѣ. Онъ пріусмирѣлъ, далъ намъ временной отдыхъ, тѣмъ болѣе,что у нѣкоторыхъ изъ насъ, особенно у меня, неимѣющаго и доселѣ способности спать дорогой, начали показываться признаки бѣлой горячки. Но его кротость продолжалась недолго: снова онъ началъ неистовствовать и трижды чуть не раздробилъ насъ въ дребезги.
Не доѣзжая до Тобольска, не помню, въ какомъ городкѣ, насъ ожидалъ сенаторъ Куракинъ, имѣвшій, по его словамъ, пріятное порученіе узнать о нашихъ нуждахъ, не имѣемъ ли жалобъ, не желаемъ ли о чемъ просить его. Когда мы объявили, что ни въ чемъ не нуждаемся, ни на кого не жалуемся, ничего не хотимъ просить у него, — я объявилъ просто, безъ
