Не помню гдѣ именно и на какой репетиціи за польский D-dur и хоръ C-dur, где pizzicato струнныхъ инструментовъ подражаютъ балалайкѣ, артисты, положа смычки, мнѣ усердно аплодировали, и еще аплодировали за какой-то нумеръ. Признаюсь, что это одобреніе меня болѣе удовлетворило, нежели всѣ изъявленія удовольствія публики. Надо замѣтить, что я тогда очень мало былъ знакомъ съ музыкантами, исполнявшими мою оперу. Оркестръ былъ хорошъ, но не совсѣмъ: вторыя скрипки были, сравнительно, гораздо плоше первыхъ; альтовъ было мало; контрабасы были не всѣ хороши; изъ духовыхъ тоже не всѣ; вальторны были исправны, равно какъ и нѣкоторые вторые изъ другихъ инструментовъ[1]. Между первыми скрипками были хорошіе артисты; 4 или 5 превосходныхъ віолончелистовъ, изъ духовыхъ, кларнетистъ Бендеръ отличался необыкновенною полнотою звука, а флейтистъ Зусманнъ, былъ безспорно однимъ изъ лучшихъ, если не лучшій, артистъ въ Европѣ.
Во время послѣднихъ репетицій приѣхалъ отличнѣйшій гобоистъ Бродъ; онъ необыкновенно хорошо исполнялъ свои партіи на гобоѣ и на англійскомъ рожкѣ.
За нѣсколько времени до представленія, приѣхалъ изъ Москвы теноръ Шарпантье (Charpentier); онъ, подъ именемъ Леонова, поступилъ на театръ и ему дали роль Сабинина.
Жуковскій, хотя не писалъ для либретто, однако не измѣнилъ внимательному участію въ трудѣ моемъ; онъ объяснилъ машинисту и декоратору Роллеру, какъ устроить эффектно послѣднюю сцену въ Кремлѣ; вмѣстѣ ѣздили мы въ мастерскую (atelier) Роллера и Жуквоский внимательно разматривалъ и разспрашивалъ обо всемъ подробно.
Успѣх вполнѣ увѣнчалъ дѣло, и въ послѣдней сценѣ, вырѣзанныя изъ картона разнородныя группы отдаленной толпы, превосходно обманываютъ зрѣніе, и кажутся продолженіемъ оживленной толпы народа, стоящаго на аванъ-сценѣ.
Въ концѣ лѣта я написалъ тріо съ хоромъ: «Ахъ мнѣ бѣдному, вѣтру буйному» соображаясь съ средствами и талантомъ г‑жи Воробьевой. По случаю отъѣезда дѣйстви-
- ↑ Здѣсь знаки препинанія поставлены такъ какъ въ копіи.
