— 197 —
снова звучитъ въ сердцахъ нашего дворянства, видящаго разрушеніе своихъ замковъ и гербовъ; звучитъ онъ въ сердцѣ бюргера, у котораго уютно-тѣсный стародавній быть вытѣсняется широкою, неизвестною жизнью новаго времени; звучитъ онъ въ католическихъ соборахъ, откуда бѣжала вѣра, и въ раввинскихъ синагогахъ, откуда бѣжали даже вѣрующіе, звучитъ по всей землѣ, до самыхъ банановыхъ лѣсовъ Индостана, гдѣ вздыхающій браминъ предвидитъ вымираніе своихъ боговъ, разрушеніе искони созданнаго ими мірового порядка и полную побѣду англичанъ.
Этотъ тонъ, однако, могущественнѣйшій между всѣми, какіе умѣетъ шотландскій бардъ извлекать изъ своей исполинской арфы, не подходитъ къ императорской пѣснѣ о Наполеонѣ— новомъ человѣкѣ, человѣкѣ новаго времени, человѣкѣ, въ которомъ это новое время отражается такъ ярко, что мы почти ослѣплены имъ и подъ этимъ блескомъ даже и не думаемъ всиоминать объ отжившемъ нрошедшемъ и его поблекшей славѣ. По всей вѣроятности Скоттъ, сообразно свойственной ему склонности, выдвине'гъ главнымъ образомъ впередъ вышеупомянутый консервативный элемента въ ха-рактерѣ Наполеона, контръ-революціонную сторону его духа, тогда какъ другіе писатели признаютъ въ немъ исключительно принципъ революціонный. Съ этой послѣдней стороны изобразилъ бы его Байронъ, который во всей сущности своихъ стремленій составлялъ полную противоположность Скотту и вмѣсто того, чтобы подобно ему скорбѣть о гибели старыхъ формъ, чувствовалъ себя досадливо стѣсненнымъ даже тѣми, которыя еще уцѣлѣли, пытался снести ихъ съ лица земли революціоннымъ смѣхомъ и зубоскальствомъ, въ этомъ негодованіи отравлялъ священнѣйшіе цвѣты жизни своимъ мелодическимъ ядомъ и точно помѣшанный арлекинъ вонзалъ ножъ себѣ въ сердце, чтобы въ видѣ забавной шутки обрызгать хлынувшею оттуда черною кровью присут-ствующихъ на представленіи господъ и дамъ.
Но, право, въ эту минуту мнѣ очень живо чувствуется, что я не иду по стопамъ этого преступника Байрона, моя кровь не такъ сплинно-черна, моя горечь исходить только изъ орѣшекъ моихъ чернилъ и если есть во мнѣ ядъ, то на самомъ дѣлѣ онъ только противоядіе—противоядіе тѣмъ змѣямъ, которыя такъ угрожающе таятся въ развалинахъ старыхъ соборовъ и з&мковъ. Изъ всѣхъ великихъ писателей Байронъ именно тотъ, чтеніе котораго дѣйствуетъ на
меня самымъ непріятно-болѣзненнымъ образомъ, между тѣмъ