— 230 —
обнаженныя деревья, на которыхъ висѣло еще только немного золотыхъ листьевъ. Глядя на нихъ, онъ всноминалъ слова Главка:
«Такъ, какъ древесные листья, проходятъ людей поколѣнья:
Листья древесные вѣтеръ разносить и снова другіе
Съ каждою новой весною въ цвѣтущемъ лѣсу зеленѣютъ;
Такъ и людей поколѣнья: тѣ падаютъ, эти родятся!»
Въ прежніо годы, молодой человѣкъ съ совсѣмъ иными мыслями смотрѣлъ на эти самыя деревья: въ то время онъ былъ ребенкомъ, отыскивалъ птичьи гнѣзда или лѣтнихъ жучковъ, которые забавляли его, когда весело жужжали, наслаждались прелестнымъ міромъ и довольствовались сочно-зеленымъ листочкомъ, каплею росы, теплымъ лучомъ солнца, милымъ благоуханіемъ травъ. Тогда и въ сердцѣ мальчика было такъ свѣтло, какъ въ сердцѣ летучихъ насѣкомыхъ. Но теперь это сердце постарѣло, потухли въ немъ маленькіе солнечные лучи, завяли всѣ цвѣты, исчезнула даже прекрасная грёза любви, и только и осталось въ бѣдномъ сердцѣ, что мужество и печаль, и—что грустнѣе всего—это было мое сердце.
Именно въ тотъ день я вернулся въ свой родимый городъ, но не хотѣлъ ночевать въ немъ и стремился въ Го-десбергъ, чтобы сѣсть у ногъ моей подруги и поговорить о маленькой Вероникѣ. Я хбдилъ на могилы милыхъ. Изъ всѣхъ живыхъ друзей и родственниковъ у меня не осталось здѣсь никого, кромѣ дяди и тетки. Если и попадались мнѣ на улицахъ знакомыя лица, то никто не узнавалъ меня—и самъ городъ смотрѣлъ на меня чуждыми глазами, въ это время много домовъ выкрасили за-ново, изъ окошекъ выглядывали незнакомыя лица, вокругъ старыхъ трубъ летали тощіе воробьи, все имѣло такой мертвенный и вмѣстЬ свѣжій видъ, какъ салатъ, растущій на кладбиіцѣ; гдѣ прежде говорили по-французски, теперь слышался прусскій языкъ, успѣлъ далее устроиться здѣсь маленькій прусскій дворикъ и люди носили придворные титулы, прежняя парикмахерша моей матери сдѣлалась гофъ-парикмахершею, и были тутъ гофъ-портные, гофъ-сапожники, гофъ-истреби-тели клоповъ, гофъ-цѣловальники, и весь городъ казался гофъ-лазаретомъ для гофъ-умалишенныхъ. Только старый курфирстъ узналъ меня; онъ все стоялъ на старомъ мѣстѣ, только, казалось, похудѣлъ. Вѣдь постоянно, стоя посрединѣ
площади, опъ видѣлъ всю современную тізёге, а огь этого