винціала, попавшаго изъ скромныхъ городковъ, гдѣ до сихъ поръ протекала его жизнь, въ великолѣп^ю и оживленную столицу. Правда, его веселье, его увлеченіе этой жизнью имѣетъ свой особенный, спеціально Гейневскій характеръ: изъ многихъ мѣстъ его «Берлинскихъ Писемъ» видно, что среди увлеченія шумною жизнью Берлина поэта не оставляло сатирическое отно-шеніе къ дѣйствительности. На первыхъ порахъ оно было еще довольно слабо, подавляясь въ значительной степени чисто внѣш-ними впечатлѣніями; но чѣмъ болѣе охладѣвала первая горячка, чѣмъ болѣе стушевывался наивный и увлекающійся провйн-ціалъ и выплывалъ наружу Генрихъ Гейне, тѣмъ сильнѣе пробуждался въ немъ насмѣшливо - критическій духъ, находившій въ окружающей дѣиствительности обильную пищу. Эту пищу даетъ ему и самъ городъ съ внѣшней стороны — городъ, «хотя выстроенный въ новомъ вкусѣ, очень красиво и правильно, но все-таки производящій какое-то скучное виечатлѣніе», городъ съ его «длинными однообразными домами, длинными и широкими улицами, вытянутыми и построенными по шнурку и большею частью по безусловной волѣ/одного человѣка, вслѣдствіе чего нельзя изъ нихъ вывести никакого здаюченія объ образѣ мыслей массы», городъ такой, что «если вы захотите увидѣть въ немъ хоть что-нибудь кромѣ мертвыхъ домовъ и берлинцевъ, то вамъ придется запастись для этого нѣсколькими бутылками поэзіи». •
И тѣмъ не менѣе, пребываніе Гейне въ Берлинѣ имѣло для него несомнѣнно благотворпое значеніе. «Изъ кладовой мертвой учености—замѣчаетъ Штродтманъ,—вступилъ онъ въ средоточіе міровыхъ философскихъ идей, изъ студенчески - зэмкнутыхъ кружковъ и комнатки мечтающаго поэта попалъ въ общественную жизнь столицы и вошелъ въ сношенія съ лучшими представителями интеллигенціи; изъ фантастическихъ туманныхъ грезъ романтики очутился въ ярко освѣіценномъ мірѣ дѣйствитель-ности». Важную роль въ этомъ отношеніи сыграли какъ кружки, представлявшіе собой точно оазисы въ общей умственной и нравственной пустынѣ, потому что въ нихъ на первомъ
плапѣ стояли интересы литературы, науки, культуры, прогресса,