— 397 —
шитедьнымъ фейерверкомъ, мы, конечно, не могли ожидать отъ бѣднаго графа. Средоточіе всего, первую и послѣднюю идею, основаніе и дѣль его такъ-называемой комедіи со-ставляютъ снова, какъ и въ «Роковой Вилкѣ», йичтожныя литературныя дрязги; Аристофану бѣдный графъ могъ подражать только въ нѣсколышхъ внѣшностяхъ, именно, въ тонкомъ стихѣ и грубыхъ словахъ. Говорю—грубыхъ сло-вахъ, потому что не хочу употребить болѣе грубое выраже-ніе. Какъ сварливая баба, выливаетъ онъ дѣлые цвѣточ-ные горшки ругательствъ на головы нѣмецкихъ поэтовъ. Я отъ всего сердца прощаю графу его негодованіе, но ему все-таки слѣдовало бы нѣсколько сдержать себя. Слѣдовало бы ему отнестись съ уваженіемъ, по крайней мѣрѣ, къ нашему полу, потому что мы вѣдь не женщины, а мужчины, и слѣдовательно, принадлежимъ къ тому полу, который, по его мнѣнію, прекрасный полъ, и который онъ такъ сильно любить. Это во всякомъ случаѣ—отсутствіе деликатности, это заставить не одного юношу усумниться въ искренности его поклоненія, такъ какъ всякій чувствуете, что истинно любящій чтить и весь подъ, къ которому предмете любви принадлежитъ. Пѣвецъ Фрауэнлобъ, конечно, никогда не обходился грубо ни съ одною женщиной, и поэтому господину Платену надлежало бы выказывать побольше уваже-нія къ мужчинамъ. А онъ, неделикатный человѣкъ! безъ церемоній разсказываетъ публикѣ, что у насъ, сѣверо-нѣ-мѣцкихъ поэтовъ, у всѣхъ «чесотка, для излѣченія отъ которой требуется, къ сожалѣнію, мазь, которую онъ, какъ меѳитическую, предпочитаете всѣмъ остальными. Жестче всего онъ относится къ Иммерману. Уже въ началѣ своей комедіи заставляете онъ Иммермана продѣлывать за ширмами вещи, которыхъ я не смѣю назвать по имени и который, однако, неопровержимы. Я даже считаю вѣроятнымъ, что Иммерманъ все это дѣлалъ. Но характеристично, что фантазія графа Платена умѣетъ даже его враговъ подсматривать а ройіегіогі. Онъ не пощадилъ даже Гувальда, эту добрую, кроткую, какъ дѣвушка, душу... ахъ, можете-быть, именно изъ-за этой милой женственности ненавидите его Платенъ. Мюльнера, котораго нашъ авторъ, по его выраженію, уже давно «до смерти убилъ дѣйствительнымъ остроуміемъ»— этого мертвеца онъ снова выкапываете изъ могилы. Ни дитя, пп внукъ не остаются пощаженными. Раупахъ—жидъ:
«Жиденокъ Раупель,
Теперь, какъ Раупахъ, носъ поднявшій высоко».