— 458 — ^
популярному богатству англійскаго писателя пришелъ ко-недъ; онъ, чьи монеты когда-то нмѣли такое легкое обра-щеніе, что герцогиня и портниха принимали ихъ съ одина-ковымъ интересомъ—онъ теперь сталъ бѣднымъ Вальтеръ-Скоттомъ. Его судьба напоминаетъ легенду о горныхъ эль-фахъ, которые, лукаво благодѣтельствуя, дарили бѣднымъ людямъ деньги, ярко блестѣвшія и оказывавшіяся очень пригодными только до тѣхъ поръ, пока имъ давали хорошее употребленіе, но разсыпавшіяся въ рукахъ пылью, лишь только ихъ употребляли для недостойныхъ цѣлей. Мѣшокъ за мѣшкомъ открываемъ мы новый подвоз! Вальтеръ-Скотта, и чтб же!—вмѣсто блестящихъ веселыхъ грошиковъ, нахо-димъ тамъ только пыль и пыль! Онъ наказанъ горными эльфами Парнаса, музами, которыя, какъ и всѣ женщины съ благороднымъ сердцемъ, страстныя наполеонистки, и поэтому были вдвойнѣ возмущены противъ злоупотребленія довѣреннымъ ему духовнымъ сокровищемъ.
Достоинство и тенденція произведенія Вальтеръ-Скотта были достаточно освѣщены во всѣхъ періодическихъ изда-ніяхъ Европы. Не только раздраженные французы, но даже и смущенные соотечественники автора высказали обвинительный приговоръ. Это общее всемірное неудовольствіе должны были также раздѣлить и нѣмцы. «Штутгардскій Литературный Листокъ» говорятъ съ трудно сдерживаемымъ пламеннымъ усердіемъ; съ холоднымъ спокойствіемъ выразился берлинскій «Ежегодникъ научной критики»; рецен-зентъ, которому это холодное спокойствіе далось тѣмъ легче, чѣмъ менѣе былъ ему дорогъ герой книги, характеризуетъ эту послѣднюю превосходными словами:
«Въ этомъ разсказѣ не найти ни содержанія, ни кра-сокъ, ни систематичности, ни живости. Спутанный въ по-верхностномъ, но не въ глубокомъ сцѣпленіи событій, безъ всякаго выдѣленія своеобразнаго, лѣниво и нетвердыми шагами тянется богатый матеріалъ; ни одно происшествіе -не является въ своемъ опредѣленномъ своеобразіи, нигдѣ не видно выдающихся пунктовъ, нѣтъ ни одного ясно изобра-женнаго событія, ни одно изъ нихъ не выступаетъ въ своей необходимости, связь только внѣшняя, значеніе фактовъ понимается весьма смутно. Въ такомъ изображеніи долженъ погаснуть всякій свѣтъ исторіи, а сама она становится не чудною, а самою обыкновенною сказкою. Разсужденія и соображения, часто вставляемый въ разсказъ—такого же рода.
Нашъ читающій міръ уже давно выросъ изъ такой мизер-