свѣтѣ. Уже одно то обстоятельство, что эта женщина, какъ истая дочь раціоналистическаго XVIII вѣка, ставила на первомъ планѣ разумъ и наиболѣе тревожилась мыслью о томъ, что ея Генрихъ, пожалуй, сдѣлается когда-нибудь поэтомъ — уже одно это обстоятельство, думаемъ, достаточно говоритъ въ пользу того, что своимъ собственно поэтическимъ развитіемъ Гейне обязанъ отнюдь не матери. «Въ насъ самихъ заключаются звѣзды нашего счастья», замѣчаетъ онъ въ своихъ Мемуарахъ, сообщая тутъ же, что мать «боялась поэзіи, вырывала изъ рукъ сына всякій романъ, какой находила въ нихъ; запрещала ему ходить въ театръ, отстраняла отъ всякаго участія въ народныхъ играхъ, наблюдала за его знакомствами, бранила прислугу, которая въ его присутствіи разсказывала о привидѣніяхъ, — дѣлала, однимъ словомъ, все возможное, чтобы отдалить отъ него суевѣріе и поэзію». Не отъ нея, по его собственному заявленію, унаслѣдовалъ онъ «наклонность къ фантастическому и романтическому», т. е. къ тому, что́ вошло самымъ существеннымъ элементомъ въ первоначальное творчество поэта; а если къ вышеприведенному прибавимъ еще одно заявленіе сына, что «на господство надъ дѣйствительнымъ направленіемъ его мысли она никогда не покушалась, и относительно его была олицетвореніемъ деликатности и любви» — то, кажется, имѣемъ достаточное основаніе утверждать, что собственно на поэтическое развитіе Гейне мать не только не оказала благопріятнаго вліянія, но даже противодѣйствовала ему.
Съ послѣднимъ заявленіемъ объ отсутствіи «покушенія на господство надъ дѣйствительнымъ направленіемъ мысли» сына находятся, однако, въ противорѣчіи тѣ свѣдѣнія о системѣ воспитанія Генриха, которыя находимъ въ его Мемуарахъ, и который являются для насъ доказательствомъ, что и житейскій путь, по которому пошелъ нашъ поэтъ и съ котораго онъ не сходилъ до конца своей жизни, былъ проложенъ ему отнюдь не матерью. Всю свою систему воспитанія она сообразовала съ тѣми «широкими и блистательными планами», которые строила для своего «Гарри», усматривая въ его умственныхъ способностяхъ великолѣпные задатки для осуществленія плановъ. То она,
свете. Уже одно то обстоятельство, что эта женщина, как истая дочь рационалистического XVIII века, ставила на первом плане разум и наиболее тревожилась мыслью о том, что её Генрих, пожалуй, сделается когда-нибудь поэтом — уже одно это обстоятельство, думаем, достаточно говорит в пользу того, что своим собственно поэтическим развитием Гейне обязан отнюдь не матери. «В нас самих заключаются звезды нашего счастья», замечает он в своих Мемуарах, сообщая тут же, что мать «боялась поэзии, вырывала из рук сына всякий роман, какой находила в них; запрещала ему ходить в театр, отстраняла от всякого участия в народных играх, наблюдала за его знакомствами, бранила прислугу, которая в его присутствии рассказывала о привидениях, — делала, одним словом, всё возможное, чтобы отдалить от него суеверие и поэзию». Не от неё, по его собственному заявлению, унаследовал он «наклонность к фантастическому и романтическому», т. е. к тому, что вошло самым существенным элементом в первоначальное творчество поэта; а если к вышеприведенному прибавим еще одно заявление сына, что «на господство над действительным направлением его мысли она никогда не покушалась, и относительно его была олицетворением деликатности и любви» — то, кажется, имеем достаточное основание утверждать, что собственно на поэтическое развитие Гейне мать не только не оказала благоприятного влияния, но даже противодействовала ему.
С последним заявлением об отсутствии «покушения на господство над действительным направлением мысли» сына находятся, однако, в противоречии те сведения о системе воспитания Генриха, которые находим в его Мемуарах, и который являются для нас доказательством, что и житейский путь, по которому пошел наш поэт и с которого он не сходил до конца своей жизни, был проложен ему отнюдь не матерью. Всю свою систему воспитания она сообразовала с теми «широкими и блистательными планами», которые строила для своего «Гарри», усматривая в его умственных способностях великолепные задатки для осуществления планов. То она,
