— 620 —
Но счастливее всѣхъ мертвые, лѳжащіе въ гробахъ на кладбищѣ Лашеза, какъ ты, бѣдный Берне!
Да, счастливы томящіеся въ родныхъ темницахъ, счастливы жйвуице въ мансардахъ и терпящіе^физическія бѣд-ствія, счастливы сумасшедшіе въ госпиталяхъ, и счастливѣе всѣхъ мертвые! Что касается меня, пишущаго эти строки, то я считаю себя ужъ не совсѣмъ достойнымъ сожалѣнія, потому что нѣкоторымъ образомъ участвую въ счастіи всѣхъ этихъ людей, носредствомъ той удивительной воспрім-чивости, той невольной симпатіи, той болѣзни души, которыя свойственны поэтамъ и для которыхъ мы не умѣѳмъ прибрать настоящаго названія. Если днемъ я и прохожу по шумнымъ улицамъ Вавилона, здоровый тѣломъ и веселый, то вѣрьте мнѣ, какъ только настанетъ вечерь, въ сердцЬ моемъ начинаютъ звучать меланхолическія арфы, и даже ночью гремятъ въ немъ всѣ литавры и цимбалы скорби, •цѣлый янычарскій оркестръ міровой муки, и начинается страшно шумная маскарадная процессія!
О, какія грезы! Грезы темницы, нищеты, безумія смерти! Крикливая смѣсь сумасшествія и мудрости, пестрый, отравленный супъу имѣющій вкусъ кислой капусты и пахнущій апельсинными цвѣтами! Какое ужасное ощущеніе, когда ночныя грезы издѣваются надъ дневною суетой,, когда изъ пламенныхъ маковыхъ головокъ ироническія иривидѣнія взглядываготъ наружу и дразнять, и горные лавры превращаются въ сѣрые чертополохи, и соловьи начинаютъ пѣть насмѣшливыя пЬсни...
Въ моихъ грбзахъ я обыкновенно сижу на угловой тум-бочкѣ улицы Лафиттъ, въ сырой осенній вечеръ когда мѣ-сяцъ бросаетъ длинныя полосы свѣта на грязную мостовую бульвара, такъ что грязь кажется позолоченною, а иногда даже усыпанною блестящими брильянтами... Люди, прохо-дящіе мимо меня, тоже ничто иное, какъ блестящая грязь; аферисты, игроки, дешевые писаки—фальшивые монетчики мысли, еще болѣе дешевыя женщины, которымъ, правда, приходится лгать только тѣломъ, сытые сибариты, которыхъ кормятъ въ СаГё с!е Гагіз и которые въ этотъ часъ стремятся въ Асасіётіе сіе Мизідпе, въ этотъ храмъ порока, гдѣ Фанни Эльслеръ танцуетъ и улыбается... Тутъ же шумягь кареты и прыгаютъ лакеи, пестрые, какъ. тюльпаны, и пошлые, какъ ихъ почтенные господа. И если я не ошибаюсь, въ одномъ изъ этихъ дерзкихъ золотыхъ экипажей
сидитъ бывшій сигарный фабрикантъ, Агуадо и его бѣше-