— 410 — •
ка практйкѣ осуществить свои знанія въ полезномъ дѣлѣ. Онъ былъ неутомимъ въ филантроппческихъ стремленіяхъ, онъ былъ очень практически человѣкъ и, не выставляясь на показъ, принималъ участіе во всѣхъ человѣколюбивыхъ предпріятіяхъ. Масса публики ничего не знала о его деятельности, онъ боролся и пролявалъ свою кровь инкогнито, имя его осталось совершенно неизвѣстнымъ и не красуется въ адресъ - ка л ендарѣ самопожертвованія. Наше время не такъ бѣдно, какъ думаютъ: оно произвело изумительно много такихъ анонимныхъ мучениковъ.
Некрологъ покойнаго Маркуса невольно привелъ мене* къ некрологу союза, въ которомъ онъ былъ однимъ изъ достой-нѣйшихъ членовъ и гдѣ авторитетнымъ предсѣдателемъ былъ упомянутый выше, нынѣ тоже умершій, Эдуардъ Гансъ. Въ отношеніи скромнаго самопожертвованія, анонимнаго мученичества, этотъ высокоодаренный человѣкъ менѣе, чѣйъ кто-либо, заслуживаетъ прославленія. Да, если его душа н раскрывалась быстро и широко на всѣ вопросы блага че-ловѣчества, то все-таки онъ никогда, даже въ пылу увлечен ія, не упускалъ изъ виду своихъ личныхъ интерееовъ. Одна остроумная дама, къ которой Гансъ часто заходидъ по вечерамъ нить чай, справедливо замѣтила, что во время самаго горячаго спора, протягивая руку къ тарелкѣ събу-: тербродами, онъ, несмотря на свою крайнюю разсѣднность, все-таки всегда хваталъ бутерброды со свѣжей семгой, а не обыкновенный тартинки съ сыромъ.
Заслуги покойнаго Ганса по отношенію нѣмедкой науки всѣмъ извѣстны. Онъ былъ однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ апостоловъ гегелевской философіи и въ области науки права побѣдоносно боролся противъ тѣхъ лакее въ древне-римскаго права, которые, не понимая духа, жившаго нѣкогда. въ древнемъ законодательствѣ, занимаются только тѣмъ, что вытряхиваютъ оставшійся послѣ него гардеробъ, очищаютъ его отъ моли, или еще заплатываютъ его для, новѣйшаго употребленія. Гансъ бичевадъ такое раболѣпство даже въ его самой щегольской ливреѣ. Какъ жалобно визжитъ подъ его давящей пятой бѣдная душа г. де-Савиньи! Еще болѣе словомъ, чѣмъ перомъ, способствовалъ Гансъ развитію нѣ-мецкаго свободомыслія; онъ снялъ путы съ наиболѣе свя-занныхъ мыслей и сорвалъ маску со ляси. Это былъ живой, огненный умъ, и искры его остроумія превосходно разгорались или, по крайней мѣрѣ, великолѣпно свѣтились. Но
без-отрадныя слова поэта (во второй частн «Фауста»):