— 43 —•
тусклы, по крайней мѣрѣ не блестящи и, можетъ-быть, ихѣ огонь померкнулъ отъ множества слезъ, или перешелъ въ ея произведенія, которыя распространили свое яркое пламя пожара по всему міру, освѣтили не одну безотрадную тюрьму, ы6 въ то же время, быть-можетъ, разрушительно зажгли не Одинъ безмолвный храмъ невинности. У автора «Лелт* тихіе, кроткіе глаза, не напоминающіе ни о Содомѣ, ни о» Гоморрѣ. Носъ ея не эмансипированный, орлиный носъ и не остроумный, вздернутый носикъ; онъ просто обыкновенный, прямой носъ. На губахъ ея обыкновенно играешь добродушная улыбка, но эти губы не особенно привлекательны; отчасти отвисшая нижняя губа обличаетъ утомленную чувственность. Подбородокъ мясистъ, но прекрасно пропорціо-наленъ. Плечи тоже красивы, даже великолѣпны. Точно также руки я ноги, очень маленькія. Прелесть груди пусть описываютъ другіе современники; я сознаюсь въ моей некомпетентности. Остальная часть тѣла, повидимому, нѣсколько толста, по крайней мѣрѣ слишкомъ коротка. Только голова носить на себѣ печать идеальности, йапоминаетъ благород-нѣйшіе остатки греческаго искусства, и въ этомъ отноше-ній Одинъ изъ нашпхъ друзей справедливо сравнивалъ эту прекрасную женщину съ мраморной статуей Венеры Ми-лосской, выставленной въ нижнихъ залахъ Лувра, Да, Жоржъ Зандъ прекрасна, какъ Венера Милосская; она даже превосходить ее многими свойствами; такъ, напримѣръ, она гораздо моложе. Физіономисты, утверждающіе, что голосъ человѣка служить самымъ вѣрнымъ выраженіемъ его характера, были бы въ болыпомъ затрудненіи, если бы захо-тѣли найти въ голосѣ Жоржъ-Зандъ выраженіе ея необыкновенной задушевности. Этотъ голосъ вялъ и безцвѣтенъ, ли--шенъ металличности, но кротокъ и пріятенъ. Естественность ея разговора иридаетъ ему нѣкоторую прелесть. Способности къ пѣнію въ ней нѣтъ и слѣда. Жоржъ Зандъ поетъ въ крайнемъ случаѣ, съ бравурностью милой гризетки, которая еще не позавтракала, или не въ голосѣ. Органъ Жоржъ Зандъ также не блестящъ, какъ и то, чтб она говорить. У нея нѣтъ и тЬни кипучаго остроумія ея соотечественницъ, но нѣтъ и тЬни ихъ болтливости. Причина этой молчаливости не заключается, однако, ни въ скромности, ни въ сшапатическомъ погруженіи въ рѣчь другого. Она немногосложна, скорѣе, изъ высокомѣрія, потому что не считаетъ васъ достойнымъ того, чтобы расточать передъ
вами свой умъ, или, пожалуй, изъ эгоизма, потому что стаг