козла скорбь падшаго духа и глубокая скука пресыщеннаго владыки; во всѣхъ чертахъ герцогини безотраднѣйшее отчаяніе. По окончаніи танца козелъ снова входитъ на свое возвышеніе. Дамы, присутствовавшія при этомъ зрѣлищѣ, подходятъ къ герцогинѣ съ книксенами и привѣтствіями и уводятъ ее съ собой. Фаустъ остается на авансценѣ, и между тѣмъ, какъ онъ смотритъ на менуэтъ, къ нему снова подходитъ Мефистофела. Съ отвращеніемъ указываетъ онъ на герцогиню и, повидимому, сообщаетъ Мефистофелѣ на ея счетъ что-то ужасное; вообще онъ обнаруживаетъ свое глубокое отвращеніе ко всему этому безобразію, происходящему передъ нимъ, ко всему этому готическому скопищу, которое есть не что иное, какъ грубо постыдное осмѣяніе католическаго аскетизма, оно для него такъ же противно, какъ и этотъ послѣдній. Онъ ощущаетъ безконечное томленіе по чисто прекрасному, по греческой гармоніи, по безкорыстно благороднымъ образамъ гомеровскаго міра весны. Мефистофела понимаетъ его и, прикоснувшись своей волшебной палочкой къ землѣ, выводитъ изъ нея и тотчасъ же заставляетъ исчезнуть образъ знаменитой спартанской Елены. Это видѣніе есть именно то, чего жаждало ученое, стремившееся къ античному идеалу сердце доктора. Онъ обнаруживаетъ полный восторгъ — и тутъ по знаку Мефистофелы снова являются волшебные кони и уносятъ ихъ обоихъ. Въ ту же самую минуту возвращается на сцену герцогиня; замѣтивъ бѣгство милаго, она повергается въ безумнѣйшее отчаяніе и падаетъ въ обморокъ. Ее поднимаютъ и съ шутками и фарсами уносятъ, точно въ тріумфѣ, нѣсколько дикихъ фигуръ. Снова круговая пляска вѣдьмъ, внезапно прерываемая пронзительнымъ звукомъ колокольчика и хораломъ органовъ, представляющимъ святотатственную пародію на церковную музыку. Всѣ тѣснятся къ возвышенію, на которомъ черный козелъ охватывается пламенемъ и съ трескомъ сгораетъ. По опущеніи занавѣса, продолжаютъ еще слышаться шутовскіе нечестивые звуки въ царствѣ сатаны.
Островъ въ Архипелагѣ. Часть моря, блестящая, какъ изумрудъ, видна влѣво и прелестно отдѣляется отъ бирюзы неба, лучезарный свѣтъ котораго освѣщаетъ идеальный пейзажъ. Растительность и зодчество здѣсь такія гречески прекрасныя, какими нѣкогда воображалъ ихъ себѣ пѣвецъ
