—- 492 —
жаютъ какую-нибудь глубокую мысль, и передъ каждой картиной поднймали бы споръ, есть ли въ ней какая глубокая мысль — споръ, въ результатѣ'котораго выиграло бы только слово. Можетъ-быть, это слово—историческая живопись, пригодилось бы въ самомъ естественномъ своемъ смыслѣ, именйо для изображенія сценъ всемірной исторіи— рода, который въ настоящее время возникаетъ съ такой силой и достигаетъ полнаго своего расдвѣта въ лѵчшихъ твореніяхъ Делароша.
Но прежде, чѣмъ обратиться къ Деларошу, позволю себѣ сказать еще нѣсколько бѣглыхъ словъ о картинахъ Робера. Онѣ, какъ я сказалъ, посвящены исключительно итальянской жизни и изобрая;аютъ ее во всей ея поэтической прелести. Искусство, долгое время бывшее лучшимъ украпіе-: ніемъ Италіи, становится теперь чичероне ея красотъ; го-ворящія краски художника открываютъ намъ ея сокровен-нѣйшія прелести; старое очарованіе опять воскресаетъ, и страна, которая нѣкогда порабощала насъ своимъ оружіемъ, а потомъ своимъ словомъ, нынѣ порабощаешь своей красотою. Да, Италія всегда будетъ господствовать надъ нами, и художники, какъ Роберъ, снова прикуютъ насъ къ Риму.
Если я не ошибаюсь, всѣ уже знаютъ по литографіямъ, помѣщеннымъ на нынѣшней выставкѣ, Роберовыхъ «пифе-рари», альбанскихъ горцевъ, собирающихся къ Рождеству въ Римъ какъ бы давать серенады на углахъ улицъ ста-туямъ Мадонны. Эта картина лучше нарисована, чѣмъ написана: въ ней есть что-то жесткое, мутное, болонское, точно раскрашенная гравюра. Но она трогаетъ, какъ будто слышишь въ самомъ дѣлѣ наивно благочестивую музыку, насвистываемую этими альбанскими горными пастухами.
Не такъ проста, но, можетъ-быть, глубже задумана другая картина Робера, изображающая мертвое тѣло, непокрытое по итальянскому обычаю, которое несетъ въ могилу продессія ордена братьевъ милосердія. Всѣ въ черномъ и въ черныхъ покровахъ на головѣ, гдѣ продѣланы только два отверстія для глазъ, проходятъ они, какъ рядъ приви-дѣній. На переднѳмъ планѣ сидятъ на скамсйкѣ отецъ, мать и молодой братъ покойнаго. Вѣдно одѣтый, въ глубо-комъ горѣ, склонивъ голову на стиснутыя руки, сидитъ старикъ между женою и сыномъ. Онъ молчитъ, потому что въ мірѣ нѣтъ большей скорби, какъ скорбь отца,
переживающего. вопреки закону природы, свое дитя. Мать съ