— 504 —.
какъ думали благочестивые кавалеры, его преслѣдовалъ окровавленный призракъ короля, но потому, что онъ боялся живыхъ мстителей за свое преступленіе, онъ боялся вра-говъ съ настоящими кинжалами, отчего и носилъ всегда подъ платьемъ латы, и становился съ каждымъ днемъ все недовѣрчивѣе, и, наконецъ, съ той минуты, какъ появилась книжечка: «Умерщвлять не значить убить»,—Оливеръ Кромвель совсѣмъ пересталъ улыбаться.
Но если сравненіе между протекторомъ и импёраторомъ оказывается не совсѣмъ вѣрно, то параллель между ошибками Стюартовъ и Бурбоновъ вообще и временами реста-враціи въ обоихъ государствахъ гораздо удачнѣе. Это какъ будто одна и та же исторія гибели. И въ новой династіи существуетъ ^иа8І-легитимизмъ, какъ когда-то въ Англіи. Въ очагѣ іезуитизма, какъ и тогда, снова куется священное оружіе; единая, доставляющая человѣку блаженство, католическая церковь такъ же воздыхаетъ и интригуетъ такъ же въ пользу «чудеснаго ребенка», и теперь остается только французскому претенденту вернуться въ отечество, какъ вернулся нѣкогда англійскій. Что-жъ, пусть является! Я предсказываю, что его постигнешь участь, противоположная участи Саула; тотъ пошелъ отыскивать ословъ своего отца и нашелъ вѣнецъ царскій, юный Генрихъ V придешь во Францію за вѣнцомъ и найдетъ только ословъ своего отца.
Смотрѣвшимъ на Деларошевскаго Кромвеля больше всего хотѣлось разгадать, чтб думаетъ онъ передъ гробомъ короля. Исторія сохранила два сказанія объ этой сценѣ. По одному видно, что Кромвель велѣлъ открыть гробъ ночью, при свѣтѣ факеловъ, и долго оставался передъ нимъ, неподвижный, съ обезображеннымъ лицомъ, нѣмой, какъ . статуя. По другому преданію, онъ открылъ гробъ днемъ, спокойно посмо-трѣлъ на трупъ и сказалъ: «Это былъ крѣпко сложенный человѣкъ, и могъ бы прожить долго». Я думаю, что Дела-рошъ имѣлъ въ виду эту демократическую легенду. Въ лицѣ его Кромвеля не выражается никакого изумленія, вообще никакого душевнаго волненія; напротивъ, зритель потря-сенъ страшнымъ, ужасающимъ спокойствіемъ въ лицѣ этого человѣка... Стоить эта твердая, непоколебимая фигура, «грубая, какъ фактъ», могучая безъ паѳоса, демонически естественная, чудно ординарная, — и вотъ онъ смотришь на свое дѣло, почти какъ дровосѣкъ, только-что срубившій дубъ. Онъ спокойно срубилъ этотъ великій дубъ, нѣкогда
такъ гордо осѣнявшій вѣтвями Англію и Шотландію, цар-