— 332 — .
ливо. Это случилось именно тогда, когда я бѣгло говорпдъ •о Людвигѣ Уландѣ въ связи его съ «романтической школой», въ книгѣ, которая носятъ такое же заглавіе. Тамъ я довольно ясно показалъ, что превосходный пѣвецъ не со-Бдалъ новой, ему одному свойственной манеры пѣнія, но только далъ ученую обработку звукамъ романтической школы; что съ тѣхъ поръ, какъ замолкли пѣсни его товарищей, на •стихотворенія Уланда, надо смотрѣть, какъ на единственно уцѣлѣвшій лирическій памятникъ этихъ звуковъ романтической школы; что, однако, самъ иоэтъ, точно такъ же, какъ и вся школа, давно умеръ. Уландъ умеръ, какъ умерли Шлегель, Тикъ, Фуке, и предъ этими благородными трудами онъ имѣетъ только то преимущество, что хорошо по-вялъ свою смерть и уже двадцать лѣтъ ничего не пишетъ. Да, теперь столько же отвратительно, сколько и смѣшно •смотрѣть, какъ мои швабскіе стихоплеты причисляютъ Уланда къ своей братіи, какъ они вытаскиваютъ великаго мертвеца изъ его могилы, напяливаютъ ему на голову пш-тіенку и втискиваютъ его въ свою низенькую классную ком-ватку; или какъ, не довольствуясь этимъ, они напяливаютъ ва умершаго героя полное вооруженіе, усаживаютъ его на высокаго коня, какъ нѣкогда испанцы поступали со своимъ Сидомъ, и въ такомъ видѣ нанускаютъ его на невѣр-иыхъ, на презирающихъ швабскую школу.
Этого еще мнѣ недоставало, чтобы и въ области искусства мнѣ приходилось вести войну съ мертвецами! Къ сожалѣнію, въ другихъ сферахъ я часто долженъ дѣлать это, и клянусь вамъ всѣми страданіями моей души, что такая война самая тягостная и самая несносная. Тутъ нѣтъ того пламеннаго нетер-пѣнія, которое заставляешь наносить ударъ за ударомъ до тѣхъ поръ, пока бойцы, точно опьянѣлые, упадутъ и станутъ истекать кровью. Ахъ, мертвецы больше утомляютъ насъ, чѣмъ ра-нятъ, и борьба въ концѣ концовъ превращается въ фехтующую скуку. Знаешь ты разсказъ о молодомъ рыцарѣ, отправившемся въ очарованный лѣсъ? Кудри его были золотистая, на шлемѣ отважно развѣвались перья, подъ забраломъ пылали румяныя щеки, а подъ блестящимъ панцыремъ билась въ груди самая свѣжая храбрость. Но въ лѣсу вѣтеръ шелестилъ очень странно. Очень зловѣще качались деревья, иногда имѣвшія отвратительный видъ и напоминавшія фигуры урод-ливыхъ людей. Изъ вѣтвей выглядывала по временамъ, какъ привидѣніе, бѣлая птица, почти язвительно хихикая и смѣясь.
Множество баснословныхъ животныхъ, точно тѣни, пробѣгади