— 357 — .
пришли въ нѣкоторое смущеніе, но скоро оправились, раз-смотрѣвъ, чтб за животныя скрывались въ львиной кожѣ, и имъ не было никакой надобности смотрѣть на февральскую революцію, какъ на политическое оскорбленіе, какъ на строптивый вызовъ, потому что онѣ имѣли право сказать: «ІІамъ все равно, кто ни управляетъ Франціею. Правда, въ 1815 году мы посадили на тронъ старшихъ Бурбоновъ, но сдѣлалн это не изъ нѣжности къ нимъ, а изъ ненависти къ Наполеону Бонапарте, съ которымъ мы воевали въ то время и котораго убили при Ватерлоо и похоронили — слава тебѣ, Господи!—на св. Еленѣ. Пока онъ былъ живъ, мы не имѣіи ни одного спокойнаго часа... Ну, а теперь, когда онъ умеръ и между всѣми львами временнаго правительства нѣтъ ни одного, способнаго снова нарушить наше милое ночное сио-койствіе, для насъ рѣшительно все равно, кто бы ни уира-влялъ Франціею. Намъ все равно—править тамъ Луи Бланъ, или генералъ Томъ Пусъ, карликъ обоихъ полушарій, который еще гораздо знаменитѣе перваго, но, въ свою очередь, точно такъ же, какъ карликъ Луи Бланъ, не можетъ, по отно-шенію къ миніатюрности, выдержать сравненіе съ покой-нымъ Богуславскимъ, котораго запекли въ пастетъ и въ такомъ видѣ подавали на столъ саксонскаго курфюрста... Но храбрый полякъ зубами и маленькой саблей прокусы-валъ и прорубалъ иастетъ, освобождалъ себя изъ заключе-нія и потомъ, какъ побѣдитель, гордо расхаживалъ ио столу курфюрста — геройская штука, едва ли возможная для вашего гомункулуса Луи Блана, который врядъ ли выкарабкается съ такимъ героизмомъ изъ февральскаго ііастста».
Настоятельно указываю, что въ такихъ презрительныхъ выраженіяхъ отзываются о Луи Бланѣ иноземные государи. Что касается до меня, то я говорилъ бы болѣе почтительно и одобрительно объ этомъ трибунѣ, который, во время своего эфемернаго владычества если не обнаружить осо-беннаго ума, то тѣмъ болѣе отличался почти нѣмецкою сентиментальностью. Во всѣхъ своихъ рѣчахъ онъ постоянно подпадалъ вліянію прекрасныхъ порывовъ своего сердца, онъ постоянно повторялъ въ нихъ, что тронутъ до слезь, и при этомъ хныкалъ такъ значительно, что эта водянистая чувствительность доставила ему нѣкоторую популярность и по ту сторону Рейна: нѣмецкія мамки и няньки стали называть именемъ илаксиваго французскаго демагога своихъ маленькихъ ревуновъ. Многіе насмѣхались надъ дѣтскою
наружностью Луи Блана. Но я никогда не могъ смотрѣть