— 436 —
читали потому, что въ ней быдо самоубійство, а Николаи™ писали противъ нея тоже потому, что въ ней было самоубійство. Но въ «Вертерѣ» есть еще другой элементъ, заинтересовавшій только меньшинство—это разсказъ о томъ, какъ молодого Вертера вѣжливѣйшимъ манеромъ выпроводили изъ высокороднаго общества. Будь «Вертеръ» напн-санъ въ наши дни, эта часть книги взволновала бы умы гораздо сильнѣе, чѣмъ всѣ пистолетные эффекты.
Съ развитіемъ общественности, ново европейскаго общества, въ огромномъ большинствѣ людей возникло благородное негодованіе па неравенство сословій, стали смотрѣть съ неудовольствіемъ па всякое преимущество, которымъ оскорблялись цѣлыя сословія людей; отвращеніе возбуждали тѣ предразсудки, которые, подобно безобразнымъ идоламъ, оставшимся со времени грубости и невѣжественности, все еще требуютъ человѣческихъ жертвъ и которымъ до сихъ поръ еще приносится въ жертву много ирекрасныхъ и добрыхъ людей. Идея равенства людей составляетъ мечту нашего времени, и поэты, посвятившіе себя, какъ верховные жрецы, этому богоподобному солнцу, могутъ быть увѣ-рены, что тысячи людей преклоняютъ колѣяа вмѣстѣ съ ними, что тысячи вмѣстѣ съ ними илачутъ и ликуютъ.
Поэтому, всѣ тѣ произведенія, гдѣ проглядываетъ эта идея, встрѣчаются громкимъ одобреніемъ. Послѣ Гбтевскаго «Вертера», Людвигъ Робертъ былъ первый, выведшій на сцену эту идею и давшій намъ въ «Силѣ Обстоятельства настоящую мѣщанскую трагедію, въ которой онъ опытной рукой сорвалъ холодныя, лрозаическія повязки съ жгучихъ сердечныхъ рапъ современнаго человѣчества. Съ тѣмъ же усиѣхомъ обрабатывали эту тему—мы готовы почти сказать эту рану—и позднѣйшіе авторы. Та же сила обстоятельствъ потрясаетъ насъ въ «Урикѣ» и въ «Эдуардѣ», въ «Герцо-гинѣ фонъ-Дурасъ» и въ «Исидорѣ и Ольгѣ» Раупаха. Франція и Германія облекли одну и ту же скорбь, въ одну и ту же одежду, и Делавинь и Беръ оба дали намъ «Парію».
Мы не станемъ разбирать, который изъ двухъ поэтовъ болѣе заслуживаетъ лавровъ; намъ довольно знать, что лавры обоихъ были облиты благороднѣйшими слезами. Мы позволимъ себѣ только замѣтить, что языкъ въ «Паріи» Бера, хотя и проникнутый поэзіей, все-таки, отзывается еще чѣмъ-то тѳатральнымъ и тамъ, и сямъ даетъ
чувствовать, что этотъ «Парія» выросъ скорѣе среди деревьевъ