— '245 —
И скачутъ мыши по его лицу,
Надъ скиптромъ золотымъ смѣясь нахально..
Какая-то особенная кровь Вступаетъ къ намъ въ глаза и обливаетъ Все розовымъ сйньемъ: и цвѣты, И щеки дѣвъ, и облака заката, И всѣ игрушки, чтб плѣняютъ насъ. Я снялъ очки, чарующіе зрѣнье— И увидалъ, какъ скверенъ этогь міръ! Хоръ птицъ кричитъ вразладъ, кряхтятъ деревья Какъ хилая старуха, солнце съ неба _ Бросаетъ не палящіе лучи, А тѣнь холодную, фіалки нагло Смѣются, какъ блудницы, а тюльпаны, Гвоздики и левкои, сбросивъ пестрый И праздничный нарядъ. надѣли вдругъ Убогое вседневное лохмотье. Но больше всѣхъ я измѣнился самъ, Какъ не измѣнится и сердце дѣвы! Теперь я только костяной скелетъ, Мои слова—холодный только вѣтеръ, Который межъ костей моихъ шумитъ. Тотъ умникъ, чтб въ мозгу моемъ сидѣлъ, Ушелъ, и въ черепѣ моемъ пустомъ Паукъ свою раскинулъ паутину. И плачу я лишь внутрь: мои глаза Во время сна украли у меня, И вставили пылающіе угли...
О, ангелъ въ небесахъ, который слезы Мои считать обязанъ, какъ отъ няни Когда-то я слыхалъ—теперь тебѣ Пришла пора и отдохнуть! Тяжелъ Былъ трудъ твой, бѣдный счетчикъ! Неужели Не просчиталъ ты никогда и могъ Запомнить: вее огромное число? Тщ вѣрно утомился, какъ и я, И сердце утомилось отъ біенья, И отдохнуть хочу я...
(Онъ ложится подъ каштанъ). Да, усталъ я
И боленъ я, и болѣе, чѣмъ боленъ...