ПРЕДИСЛОВІЕ.
Эту поэму написалъ я въ январѣ мѣсяцѣ нынѣшняго года, въ Парижѣ, и свободный воздухъ этого города прорывается въ нѣкоторыхъ строфахъ гораздо рѣзче, чѣмъ собственно хотѣлось мнѣ самому. Я не преминулъ тотчасъ же приняться за смягченіе и выбрасываніе всего того, чтб не могло перенести нѣмедкаго климата. Тѣмъ не менѣе, когда я, въ мартѣ мѣсядѣ, послалъ манускриптъ къ моему издателю въ Гамбургъ, мнѣ было представлено для сообра-женія все еще много сомнительныхъ мѣстъ. Я долженъ былъ еще разъ взяться за фатальную работу передѣлы-ванья, и очень легко могло случиться, что тогда-то именно серьезные тоны смягчились болѣе, чѣмъ нужно, или слиш-комъ весело были заглушены звономъ погремушекъ юмора. Въ нетерпѣніи я опять сорвалъ фиговые листки, прикры-вавшіе наготу кое-какихъ мыслей и, можетъ-быть, оскор-билъ этимъ жеманно-стыдливыя уши. Я очень жалѣю объ этомъ, но утѣшаю себя сознаніемъ, что и болѣе великіе авторы были повинны въ подобномъ же прегрѣшеніи. Аристофана я не беру тутъ въ примѣръ, потому что онъ былъ слѣгюй язычникъ, и его аѳинская публика, хотя и имѣла классическое образованіе, но мало чтб знала о нравственности. Гораздо удобнѣе было бы мнѣ сослаться на Сервантеса и Мольера: первый писадъ для высокаго дворянства обѣихъ Кастилій, второй—для великаго короля и великаго двора въ Версали. Ахъ, я и забылъ, что мы жи-вемъ въ чрезвычайно мѣщанское время, и, къ сожалѣнію, я ужъ предвижу, какъ многія дщери образованныхъ со-словій на Шпрее, если ужъ не на Альстерѣ, сморщатъ свой болѣе или менѣе горбатенькій носикъ, читая мою бѣдную поэму! Но еще съ бблыпимъ прискорбіемъ я предвижу
вопли тѣхъ фарисеевъ національности, которые идутъ