52 Животъ облапивъ средней парой ногъ,
Переднія онъ на руки накинулъ
И, въ щеки впившись, на него налегъ;
55 Потомъ по бедрамъ заднія раздвинулъ
И, между ногъ огромный хвостъ продѣвъ,
По чресламъ сзади вверхъ его закинулъ.
58 Такъ плотно плющъ не вьется вкругъ деревъ,
Какъ вкругъ души ужасный гадъ обвился
И наконецъ, вполнѣ разсвирѣпѣвъ,
61 Какъ съ воскомъ воскъ, съ ней членами слѣпился,
И ихъ цвѣта въ одинъ смѣшались цвѣтъ:
Тогда ихъ видъ внезапно измѣнился.
64 Такъ предъ огнемъ ложится темный слѣдъ
Въ папирусѣ, гдѣ чернаго нѣтъ цвѣта,
Но между тѣмъ и бѣлаго ужь нѣтъ.
67 На нихъ глядятъ другіе два клеврета,
Крича: «Аньель! какъ измѣнился ты!
Ты не одинъ теперь, ни два предмета!»
70 Двѣ головы уже въ одну слиты;
Два призрака въ одинъ преобразились;
Въ одномъ лицѣ исчезли двухъ черты.
73 Изъ четырехъ двѣ лапы появились;
Животъ и грудь и бедра и глава
Въ неслыханные члены превратились.
принадлежность — наружный образъ — въ одно цѣлое, въ такое чудовище, что не одинъ изъ нихъ не знаетъ, что кому принадлежитъ. Оба были Флорентинцы, изъ партіи Гведьфовъ (Черныхъ); болѣе о нихъ ничего неизвѣстно. Копишъ.
64—66. По словамъ Піеръ Крешенціо, современника Дантова, въ средніе вѣка нерѣдко употребляли для свѣтиленъ въ лампадахъ и свѣчахъ волокна папируса (papyrus), особеннаго тростника, изъ котораго древніе приготовляли бумагу. Даніелло полагаетъ, что Данте употребилъ здѣсь галлицисмъ, сказавъ papiro (papier) вмѣсто carta; но это едва ли справедливо, потому что во времена Данта еще не приготовлялась наша бумага изъ тряпья.
