Соціалистъ прошлаго вѣка
39
— Это я, баринъ, отвѣчалъ всхлипывающій годосъ.
— А—это ты, Поля... Зачѣмъ ты эдѣсь?—объ чемъ плачешь?
Дѣвушка еще сильнѣе заплакала.
— Что съ тобой, Поля?—-зачѣмъ ты не дома—не спишь?
— Ахъ, баринъ... А вы сами... котору ночь не спите...
Онъ схватилъ себя за голову.
— Я не могу спать, Поля... А ты ступай—не мѣшай мнѣ...
Вѣроятно, онъ скоро покончи лъ бы съ собой, если-бъ жестокая
горячка не уложила его въ постель. Двѣ недѣли онъ былъ между жизнью и смертью. Старушка няня и въ особенности ея внучка не отходили отъ больного. Въ бреду онъ говорилъ такія вещи, которыхъ ни старуха, ни дѣвушка не понимали: то чудились ему какія-то далекія моря, по которымъ онъ, казалось, плавалъ и про-Евносилъ непонятныя слова; то жаловался на какихъ-то злыхъ и безсердечныхъ людей; то вспоминалъ какое-то письмо и звалъ кого-то. Всего страшнѣе казалось для его юной сидѣлки — для Поли, когда онъ говорилъ съ какимъ-то моремъ, какъ-будто съ живымъ человѣкомъ: с отдай мнѣ его, синё море, отдай—отдай!..»
Поля совсѣмъ иэвелась эа это время, но не оставляла больного, к&къ ни уговаривала ее старая бабушка. Когда старухи ф было въ комнатѣ, дѣвушка часто становилась на колѣни и по цѣ-лымъ часамъ молилась. Когда больной сталъ приходить въ себя и къ нему иногда возвращался сонъ, дѣвушка украдкой цѣловала у соннаго руку и тихо плакала.
Нѣкоторые ближайшіе сосѣди, узнавъ о возвращеніи Кравкова и о постигшемъ его несчастіи, пріѣзжали къ нему; но старуха, видя, что пользы отъ этихъ посѣщеній не видалось никакой, старалась не пускать ихъ къ больному.
Но и горячка прошла, какъ все проходить на свѣтѣ, только нравственное состояніе Кравкова не улучшалось. Прежнихъ стрем-леній уже не было въ душѣ; острыя боли также въ ней нѣсколько поулеглись, но тупая тоска не покидала его, какъ не покидали и воспоминанія о его спотерянномъ раѣ». Онъ потерялъ и вѣру въ людей. А между тѣмъ жить надо было. Ни постигшее его великое горе, ни тяжкая болѣвнь не разрушили его организма, а только надломили энѳргію его духа, оборвали въ душѣ какія-то струны...
«Живи, Кравковъ, живи—говорилъ онъ самъ съ собою, медленно поправляясь, и бродя одиноко по берегу Оки:—не умеръ— значить, долженѣ жить... А для чего? — А какое тебѣ дѣло до этого?—Велѣно жить—и живи... Это твоя барщина... Вонъ твои мужики работаютъ на тебя—это ихъ барщина...»
Но кромѣ личнаго горя, въ его душѣ вставали общіе вопросы жизни.
«Гдѣ же правда?... Тамъ, въ роскошныхъ палатахъ, ея нѣтъ—
она и не завиталась тамъ... У Чернышова правда? — У всѣхъ