количество заграничныхъ вѣстей Виніусъ получалъ, какъ мы видѣли, по Рижской почтѣ; на это онъ указывалъ, когда желалъ объяснить, почему онъ такъ дорожитъ этой почтой въ ущербъ Виленской. На газетахъ того времени болѣе, чѣмъ теперь, тяготѣла рука цензуры; несомнѣнно, что наиболѣе интересныя для Московскаго правительства вѣсти — о Польскихъ дѣлахъ — лучше доходили изъ Риги, чѣмъ изъ Вильны.
Значеніе курантовъ въ исторіи русской культуры было больше, чѣмъ это принято думать. Странно даже предполагать, что ихъ содержаніе было извѣстно только царю и его приближеннымъ (даже и въ такомъ случаѣ вѣсти проникали бы въ общество); вспомнимъ, какъ когда-то переводчики жаловались, что отъ Леонтія Марселиса посторонніе люди узнаютъ о разныхъ вѣстяхъ прежде правительства. На Виніусовъ было некому жаловаться, а между тѣмъ нѣтъ никакого основанія предполагать, что они, прочитывая куранты раньше, чѣмъ послѣдніе переводились и сообщались правительству, не могли не дѣлиться новостями съ близкими людьми. Большое разнообразіе содержанія курантовъ давало много матеріала для бесѣдъ и, несомнѣнно, много свѣдѣній проникало по крайней мѣрѣ въ верхніе и торговые слои общества. Не на этихъ ли бесѣдахъ учился торговый крестьянинъ Посошковъ, феноменъ нашего тогдашняго общества? Конечно, такія лица могли появляться только единицами, но для всего нужно начало. Знакомство съ исторіей Архангелогородской почты дастъ намъ также любопытныя свѣдѣнія о торговомъ классѣ того времени. Во всякомъ случаѣ нельзя очень понижать значеніе курантовъ, сравнивая ихъ съ „Вѣдомостями“ Петровскаго времени, содержаніе которыхъ было нисколько не богаче. Что же касается цензурныхъ условій, то не существуя въ Москвѣ для курантовъ (потому что куранты не предназначались для общества) они во всей силѣ существовали для „Вѣдомостей“. У насъ въ обществѣ суще-
количество заграничных вестей Виниус получал, как мы видели, по Рижской почте; на это он указывал, когда желал объяснить, почему он так дорожит этой почтой в ущерб Виленской. На газетах того времени более, чем теперь, тяготела рука цензуры; несомненно, что наиболее интересные для Московского правительства вести — о польских делах — лучше доходили из Риги, чем из Вильны.
Значение курантов в истории русской культуры было больше, чем это принято думать. Странно даже предполагать, что их содержание было известно только царю и его приближенным (даже и в таком случае вести проникали бы в общество); вспомним, как когда-то переводчики жаловались, что от Леонтия Марселиса посторонние люди узнают о разных вестях прежде правительства. На Виниусов было некому жаловаться, а между тем нет никакого основания предполагать, что они, прочитывая куранты раньше, чем последние переводились и сообщались правительству, не могли не делиться новостями с близкими людьми. Большое разнообразие содержания курантов давало много материала для бесед и, несомненно, много сведений проникало по крайней мере в верхние и торговые слои общества. Не на этих ли беседах учился торговый крестьянин Посошков, феномен нашего тогдашнего общества? Конечно, такие лица могли появляться только единицами, но для всего нужно начало. Знакомство с историей Архангелогородской почты даст нам также любопытные сведения о торговом классе того времени. Во всяком случае нельзя очень понижать значение курантов, сравнивая их с „Ведомостями“ петровского времени, содержание которых было нисколько не богаче. Что же касается цензурных условий, то не существуя в Москве для курантов (потому что куранты не предназначались для общества) они во всей силе существовали для „Ведомостей“. У нас в обществе суще-
