какой-то [49] неопределенной грустью. Васинька, пошевелившись, зацѣпилъ за какое-то сломанное, выставленное въ чуланъ стуло, и, хотя тутъ ничего не было смѣшного, особенно для меня, кто то не удержался отъ смѣху и, потому что нельзя было смѣятся, фыркнулъ, и мы всѣ съ шумомъ выбѣжали изъ комнаты. Для меня прекратилось самое блаженное состояніе, а Гришу на минуту оторвали отъ молитвы; онъ тихо оглянулся и сталъ крестить всѣ стороны, читая молитвы.
На другой день утромъ коляска и тарантасъ, запряженныя почтовыми лошадьми (не могу не замѣтить, что мы очень гордились ѣхать на почтовыхъ, привыкши ѣздить на своихъ), стояли у подъѣзда, окруженные многочисленной дворней: стариковъ, женщинъ, дѣтей, которые пришли прощаться, стояли у подъѣзда. Мы всѣ и Папа въ дорожныхъ платьяхъ, maman, Любочка, Юзенька, Мими, Карлъ Иванычъ сошлись послѣ завтрака въ гостиной прощаться.
Я такъ былъ занятъ тѣмъ, что мы ѣдемъ на почтовыхъ, что мнѣ будетъ жарко въ лисьей шубки, и что совсѣмъ не нужно шарфа (что я за нѣжинка), что и не думалъ о томъ, какъ грустно будетъ разставаться. Всѣ сидѣли въ гостиной. Папа и maman ничего не говорили о себѣ и о насъ. Они оба чувствовали, что такъ грустно, что объ этомъ не надо говорить, а говорили о вѣщахъ, которыя никого не интересовали, какъ-то, хороша ли будетъ дорога, что сказать Княжнѣ Д. и т. д. Фокѣ поручено было доложить, когда все будетъ готово. Онъ взошелъ. Ему вѣлѣли затворить всѣ двери и сѣли, Фока тоже присѣлъ у двери. Я продолжалъ быть беззаботенъ и нетерпѣливъ; просидѣли не болѣе 10 секундъ, a мнѣ казалось, что очень долго; наконецъ, встали, перекрестились. Папа обнялъ maman, и мнѣ смѣшно казалось, какъ они долго цѣлуются, и хотѣлось, чтобы поскорѣе это кончилось, и ѣхать, но когда maman обернулась къ намъ, [50] и когда я увидалъ эти милые глаза, полные слезъ, тогда я забылъ о томъ, что надо ѣхать, мнѣ такъ стало жалко бѣдную душечьку maman, такъ грустно было съ ней разставаться... Она цѣловала отца и прощалась съ нимъ, а плакала о насъ. Это все я почувствовалъ. Она стала прощаться съ Володей и столько разъ его крестила и цѣловала, что я нѣсколько разъ совался впередъ, думая что насталъ мой чередъ. Наконецъ, и я обнялъ мамашу и плакалъ, плакалъ, ни о чемъ не думая, кромѣ о своемъ горѣ. Вышли на крыльцо, усѣлись въ экипажи. Maman почти на каждой ступени останавливала и крестила насъ. Я усѣлся въ коляскѣ съ папа на переднемъ мѣстѣ; верхъ былъ поднять; мнѣ не видно было maman, но я чувствовалъ, что она тутъ. «Еще разъ поцѣловать ее, думалъ я, или нѣтъ, лучше не надо». Однако я протянулся еще разъ къ ней; она была на другой сторонѣ, мы разошлись. Увидавъ меня [1 неразобр.], она грустно улыбнулась и крѣпко, крѣпко поцѣловала меня въ послѣдній разъ. Мы поѣхали;
