подошелъ къ нему, онъ ввелъ себя маленькимъ разсказомъ о нуждахъ своего монастыря и бѣдности своего ордена, — онъ сдѣлалъ это такъ просто, такъ мило и такая скромность видна была въ его ліцѣ и взглядахъ, что надо было мнѣ быть заколдовану, чтобы не быть тронуту этимъ. —
Нѣтъ, была лучше причина: мнѣ было предопредѣлено не дать ему ни копѣйки. —
«Да, это правда», сказалъ я, отвѣчая на его поднятіе глазъ кверху, которымъ онъ заключилъ свою просьбу. — «Да, это правда, помогай Богъ тѣмъ, которые не имѣютъ другой помощи, какъ милосердіе людей; но я боюсь, что милосердіе далеко недостаточно для столькихъ безпрестанныхъ и большихъ требованій, которыми утруждаютъ его». Когда я произнесъ слова: «большихъ требованій», взглядъ его упалъ на рукавъ своей рясы — я почувствовалъ всю силу этого довода. — «Я признаю это», сказалъ я — «грубое платье, и то одно въ три года, скудная пища — вещь не важная; но дѣло въ томъ — жалко, что и это добывается вашимъ орденомъ съ такими малыми усиліями, пользуясь частью, составляющей собственность хромыхъ, слѣпыхъ, старыхъ и убогихъ. Узникъ, который ложится на жалкую постель свою, ежедневно считая и пересчитывая дни своего несчастія, изнываетъ по этой-же части, которую вы отнимаете у него. Ежели бы вы были ордена de la merci, вмѣсто того чтобы быть ордена св. Франциска, какъ я ни бѣденъ, — продолжалъ я, указывая на свой чемоданъ, «съ радостью былъ бы онъ открытъ вамъ: для выкупа несчастныхъ». Монахъ поклонился мнѣ. — «Но передъ всѣми другими», заключилъ я, «несчастные нашего отечества имѣютъ преимущество; и я оставилъ тысячи, таковыхъ на нашемъ берегу». Монахъ сдѣлалъ движеніе головой, которое ясно выражало его сердечную мысль: «безъ сомнѣнія не въ одномъ нашемъ монастырѣ есть бѣдность, ее довольно во всѣхъ углахъ этого свѣта». — «Но мы различаемъ», сказалъ я, положивъ руку на рукавъ его рясы въ отвѣтъ на его возраженіе: «мы. различаемъ, добрый отецъ, тѣхъ, которые ѣдятъ хлѣбъ своихъ трудовъ, и тѣхъ, которые ѣдятъ хлѣбъ, пріобрѣтенный трудами другихъ, имѣя совсѣмъ особый планъ жизни: жить въ бездѣйствіи и невѣжествѣ изъ любви къ Богу».
Бѣдный Францисканецъ не сдѣлалъ никакого возраженія; краска одну минуту покрыла его лицо, но не осталась. Казалось, натура совершенно уничтожила въ немъ начало непріязненности. Онъ мнѣ не показалъ ея. Но выпустивъ изъ руки посохъ, который упалъ на его плечо, и прижавъ съ выраженіемъ покорности обѣ руки къ груди, онъ удалился. —
