— Да ведь вот, он пишет, — говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую держал в руке.
— Это другое дело. Для народа это нужно, — сказал первый.
— Чтó это? — спросил Пьер.
— А вот новая афиша. — Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель, не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда 48 пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, не дурно с рогатиной, а всего лучше вилы-тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
— А мне говорили военные люди, — сказал Пьер, — что в городе никак нельзя сражаться и что позиция...
— Ну да, про то-то мы и говорим, — сказал первый чиновник.
— А что этó значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? — сказал Пьер.
— У графа был ячмень, — сказал адъютант улыбаясь, — и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, чтó с ним. А чтò, граф? — сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру: — мы слышали, что у вас семейные тревоги, что будто графиня, ваша супруга...
— Я ничего не слыхал, — равнодушно сказал Пьер. — А чтó вы слышали?
— Нет, знаете, ведь, часто выдумывают. Я говорю, чтò слышал.
— Чтó же вы слышали?
— Да говорят, — опять с тою же улыбкой сказал адъютант, — что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор...
