посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде, чем Пьер вышел, княжна сказала ему: — Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным, серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках, — совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе очевидно в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что кроме горя есть и радости.
— Вы пьете водку, граф? — сказала княжна Марья, и эти словà вдруг разогнали тени прошедшего.
— Расскажите же про себя, — сказала княжна Марья, — про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
— Да, — с своею теперь привычною улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. — Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и всё рассказывала мне, чтò со мной случилось или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут, и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что-то сказать.
— Нам рассказывали, — перебила ее княжна Марья, — что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
— А я стал втрое богаче, — сказал Пьер. Пьер несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его делà, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
