— Ну что у тебя там[1] пашут, кажется? — сказал он толстому управляющему.[2]
— Под озимый, ваше сиятельство.
— Гм! — и князь прошел дальше. Управляющий без шапки шел сзади, ожидая еще слова.
— Яков, — сказал князь, — что Александра? Совсем здорова? — и князь особенно строго взглянул мельком на Якова. Князь никогда долго не удостоивал никого своим взглядом.
— Нельзя доложить вашему сиятельству, что совсем здорова, — отвечал Яков, — а вставать могут.
— Доктор был?
— Изволили быть, ваше сиятельство. По приказанию вашего сиятельства я спрашивал: могут ли Александра Д. ехать с младенцом до Москвы. Они сказали, что ежели князю будет угодно, то очень можно, хоть завтрашний день. — Князь покосился на управляющего при слове младенец.
— Отправь ее завтра с Павлом в Москву. Приди за деньгами и письмом. Чтобы было хорошо всё! Слышишь?
— Слушаю-с.
— Что набор, назначил?
— Назначены, ваше сиятельство.
— Принеси список.
Князь вошел вверх. Из официантской вскочило несколько человек молодых официантов. Двое из них были музыканты, успевшие уже позавтракать и переодеться. Он прошел в кабинет и написал письмо в Воспитательный дом облагодетельствованному им чиновнику о приеме в Воспитательный дом младенца девицы Александры, на письмо, написанное твердым, деловым, крупным почерком, наложил деньги 100 р., которые сам достал из сундука, и, хлопнув в ладони, кликнул Петрушку, а Петрушка Якова.
Александра была горничная княжны, младенец был сын князя. Это был уже[3] пятый, и все они, как [этот], были отправляемы в Воспитательный дом, а мать возвращалась назад. Все знали это, но князь делал вид, как будто этого не было, и все делали такой же вид, и когда возвращалась Александра, все сомневались, в самом деле ли это всё было. Дети у Александры начали рожаться полтора года после вдовства князя. Князь не упрекал себя в этом. Всё у него было расчитано наиудобнейшим образом. В религиозном отношении князь тоже не упрекал себя, потому что для него еще раньше французской революции существовала одна религия разума. Выбрана же была Александра потому, что она была ближе всех и нраву тихого и смирного.
Отправив Якова, князь почитал еще открытую у него на столе одну из частей библиотеки путешествий, взглянув на часы, нахмурился и позвал.
