— Да я хотел вчера доложить: бороны починить надо. Ведь вот пахать.
— Да зимой-то что ж?
— Да вам на счет чего угодно плотника?
— Где решетки с телячьего двора?
— Приказал снести на места. Что прикажете с этим народом! — сказал приказчик, махая рукой.
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не поможешь, остановился на половине речи и только вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
— За Туркиным завтра или послезавтра можно будет.
— А клевер?
— Послал Василия с Мишкой, рассевают. Не знаю только, пролезут ли: топко.
— На сколько десятин?
— На шесть.
— Отчего же не на все? — вскрикнул Левин.
Что клевер сеяли только на шесть, а не на двадцать десятин, это было еще досаднее. Посев клевера, и по теории и по собственному его опыту, бывал только тогда хорош, когда сделан как можно раньше, почти по снегу. И никогда Левин не мог добиться этого.
— Народу нет. Что прикажете с этим народом делать? Трое не приходили. Вот и Семен...
— Ну, вы бы отставили от соломы.
— Да я и то отставил.
— Где же народ?
— Пятеро компот делают — (это значило компост). Четверо овес пересыпают; как бы не тронулся, Константин Дмитрич.
Левин очень хорошо знал, что «как бы не тронулся» значило, что семянной английский овес уже испортили, — опять не сделали того, что он приказывал.
— Да ведь я говорил еще постом, трубы!.. — вскрикнул он.
— Не беспокойтесь, всё сделаем во-время.
Левин сердито махнул рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и оторвав