знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
— А, Вронский! Когда же в полк? Мы тебя не можем отпустить без пира. Ты самый коренной наш, — сказал полковой командир.
— Не успею, очень жалко, до другого раза, — сказал Вронский и побежал вверх по лестнице в ложу брата.
Старая графиня, мать Вронского, со своими стальными букольками, была в ложе брата. Варя с княжной Сорокиной встретились ему в коридоре бель-этажа.
Проводив княжну Сорокину до матери, Варя подала руку деверю и тотчас же начала говорить с ним о том, что интересовало его. Она была взволнована так, как он редко видал ее.
— Я нахожу, что это низко и гадко, и madame Картасова не имела никакого права. Madame Каренина... — начала она.
— Да что? Я не знаю.
— Как, ты не слышал?
— Ты понимаешь, что я последний об этом услышу.
— Есть ли злее существо, как эта Картасова?
— Да что она сделала?
— Мне муж рассказал... Она оскорбила Каренину. Муж ее через ложу стал говорить с ней, а Картасова сделала ему сцену. Она, говорят, громко сказала что-то оскорбительное и вышла.
— Граф, ваша maman зовет вас, — сказала княжна Сорокина, выглядывая из двери ложи.
— А я тебя всё жду, — сказала ему мать, насмешливо улыбаясь. — Тебя совсем не видно.
Сын видел, что она не могла удержать улыбку радости.
— Здравствуйте, maman. Я шел к вам, — сказал он холодно.
— Что же ты не идешь faire la cour à madame Karenine?[1] прибавила она, когда княжна Сорокина отошла. — Elle fait sensation. On oublie la Patti pour elle.[2]
— Maman, я вас просил не говорить мне про это, — отвечал он хмурясь.